Боже мой, сколько же находится критиков и любителей бесплатных советов, толкающихся около твоего кульмана! Можно сказать, что каждая линия компоновки обосновывалась и защищалась непрерывно в течение всего процесса ее создания перед целой толпой оппонентов. Облик УЖБ рождался, как водится, в муках. *

Прежде всего мы отвергли идею создания постоянной искусственной тяжести в полете путем вращения. Уж очень все было неопределенно — и частота вращения, и радиус, и воздействие кориолисовой силы на человека. Полуобоснованно и полуинтуитивно после консультаций с ИМБП (Институт медико-биологических проблем) мы приняли ныне торжествующую концепцию наличия на борту комплекса тренажеров для снятия отрицательного воздействия постоянно действующей невесомости. Нашей находкой было включение в этот комплекс центрифуги, где периодически крутились все члены экипажа для поддержания состояния кровеносно-сосудистой системы на должном уровне, что очень важно для перенесения экипажем перегрузок спускаемого аппарата при возвращении на Землю, а также и для спуска на поверхность Марса. Отсек же с остановленной центрифугой служил спортзалом.

Как только было принято указанное решение, стала вырисовываться общая компоновка всего корабля. Определилась основная часть УЖБ — цилиндр 6 м в диаметре, поделенный в поперечном направлении на 5—6 этажей (агрегатно-приборный отсек, спорт-зал, бытовой отсек, лаборатория,оранжерея),которые соединялись центральным проходом — осью 2-метрового диаметра. Сверху напрашивался шлюз для выхода в космос как продолжение центрального прохода, и все вместе здорово напоминало бутылку, в вогнутое донышко которой вставлялся своей верхней, более выпуклой поверхностью спускаемый аппарат на 6 человек для входа в атмосферу Земли и посадку на ее поверхность, похожий на слегка приплюснутый теперешний «Союз» или на «летающую тарелку» инопланетян. Уж таким представлял его А.В.Крылов.

Но оставались еще неясности с размещением антенн, марсианского и «венерических» зондов, КДУ с топливом, заводкой света в оранжерею и силового соединения УЖБ с разгонными блоками.

В ноябре американцы удачно запустили беспилотный «Аполло-4» на околоземную орбиту, а я с другом детства уехал на месяц отдохнуть к Черному морю, в Синатле, что между Гаграми и Гантиади.

С началом нового, 1968 г. пришли долгожданные структурные передвижки — возникло отделение А.Д.Коваля. Пронин получил сектор в отделе B.C.Щелкова и надолго разместился в комнате №215 на втором этаже с двумя окнами на зеленый палисад, что между корпусом и проходными. Иногда из окна мы видели автомобиль Ю.А.Гагарина, который он ставил перед входом в старый КВЦ. Это была шикарная 2-местная машина гоночного типа серого цвета. Уже позднее, после трагической гибели Гагарина (27.03.1968), я узнал, что это был дар французского правительства.

Теперь «Мавр» был заботой всего отделения, где ведущая роль отводилась нашему сектору. Теснее всего у нас были связи с отделом Сурикова В.М., который занимался разгонными блоками и всеми ДУ, и группой Генриха Морозова, обеспечивающей решение вопросов по системам жизнеобеспечения (СЖО) и терморегулирования (СТР). В последнюю вскоре пришел работать мой товарищ по ильюшинскому КБ Кононенко A.M. — специалист по СЖО. Вопросами же СТР в этой группе занимался Андреев Ю.В.

В январе полетел беспилотный «Аполло-5», выполняя программу ЛКИ на околоземной орбите. А в апреле в рамках полета «Аполло-6» была проведена также беспилотная проверка входа в атмосферу и посадки на Землю командного отсека лунного комплекса.

Разместившись со своим кульманом в правом дальнем углу у окна в комнате 215, я продолжал мучиться в поисках облика УЖБ. Шутки ради, а может, для стимуляции я написал на клочке ватмана тушью и наклеил внизу доски черно-красную табличку в рамке — «На этом кульмане создавался проект «Мавр». Забегая вперед, скажу, что этот кульман с табличкой я видел в подразделении Пронина еще в конце 80-х гг., когда по случаю бывал в ЦНИИМАШе.

Постепенно горлышко бутылки, на которую был похож УЖБ, стало удлиняться. К шлюзовому отсеку решено было пристроить оранжерею того же диаметра, где требуемая посевная площадь (14 м.кв.) обеспечивалась при 3-этажном размещении кольцеобразных грядок. Ориентируемый на Солнце параболический концентратор площадью 30 м.кв через единственный центрально расположенный иллюминатор (стекло очень тяжелое) заводил в оранжерею столб света, который рассеивался по грядкам с помощью зеркала Френеля. Таким образом, достигались наименьшими средствами объем и масса оранжереи, а также потери, оказалось, что сплошное металлическое зеркало параболического концентратора из листового алюминиевого сплава вполне можно использовать и как отражатель радиотелескопа для научных наблюдений планет и космического пространства, и как антенну дальнего радиокомплекса для связи с Землей, ибо оно обеспечивало необходимые преобразования электромагнитного излучения в диапазонах, характерных для указанных 3 функций (длина волны около 10—40 см).

На связь с Землей требовалось по 1,7—3,3 ч через каждые 4—10 дней, что можно было осуществлять вполне без ущерба для оранжереи. А радиотелескоп требовался в основном только для исследований планет при пролете.

Дольше всего держала компоновку УЖБ неопределенность с зондами. Все время менялись и их количество, и габариты, и массовые характеристики. Их разработкой занималось подразделение Морозова Сергея Федоровича — сначала в ранге группы, а потом сектора и позднее лаборатории. 

Наконец, когда с зондами все утряслось, «горлышко» бутылки — УЖБ удлинилось еще на один отсек для крепления и обслуживания зондов.

Отсек имел 4 крестообразно расположенных стыковочно-крепежных узла, через которые с внешней стороны к нему подсоединялись 2 сферических венерианских зонда (посадочный и орбитальный), один марсианский с тепловым экраном 6-метрового диаметра, включающий орбитальный и посадочный модули и отделяемый астроблок длиной около 7 м. При этом последний крепился к УЖБ так же, как служебные модули, подстыкуемые к нынешней орбитальной станции «Мир», то есть перпендикулярно.

В донной части УЖБ размещалась КДУ, состоящая из 4 узлов по 2 ЖРД в каждом, расположенных по максимальному диаметру крестообразно. Топливо КДУ находилось в удлиненных баках, похожих на современные промышленные газовые баллоны, которые размещались на внешней поверхности УЖБ от «донышка» до половины длины, играя роль дополнительной радиационной защиты. В полете по межпланетной траектории у основания «горлышка» должны были разворачиваться 6 лепестков солнечных батарей рулонного типа, по габаритам соизмеримых с самим УЖБ, и корабль «Мавр» мог бы напоминать цветок с толстым пестиком, раскрывшийся навстречу Солнцу.

Когда облик «Мавра» определился, можно было и отдохнуть. Поэтому я взял в августе отпуск и, используя свои старые связи со Спортивным клубом Академии наук (СКАН), с легким сердцем сменил труд проектанта на обязанности аквалангиста при Беломорской биостанции МГУ (ББС), что расположена в Ругозерской губе на широте Полярного круга, на берегу Великой Салмы.

После отпуска работы над проектом продолжались в основном в части оформления разделов итогового отчета, подготовки плакатов и «генеральского» тома для министерства, или, иначе, «мурзилки».

Так как институтская группа штатных художников-оформителей была вечно перегружена, то выполнение плакатов повесили частично на меня как на умеющего рисовать. Потом их фотографировали и в нужном масштабе помещали в отчет.

Нетворческая работа по представлению отчетных материалов мало способствовала взаимопониманию между руководством и исполнителями, особенно когда дело касалось чисто «вкусовых» замечаний по текстам. Помню, как мы переругались с Прониным из-за формулировки названия плаката: «Пролет и исследование Марса» или «Исследование Марса при пролете». Примиряла же всех обычно Рита Баузе, за что мы иногда величали ее «мамой Ритой».

Вообще, наш здоровый творческий коллектив, состоявший большей частью из молодежи и работавший в основном на энтузиазме, с сарказмом относился к подмене дела болтовней и плохо воспринимал требования псевдоадминистрирования. Примером этого может служить текст сохранившейся машинописной листовки, приводимой ниже, которая гуляла по отделу: «Товарищи!

Значит, в плане этих вещей по задаче в целом прошла команда подбить бабки, перелопатить задел, причесать, привязать это дело, согласовать с исполнителями и заделать рыбу, а не куцый документ, в разрезе «мурзилки», ибо всякому овощу — свой фрукт.

Глобально стержневая задача в части горящего дела требует застолбить единую линию, расширить узкий участок, в плане этих вещей перешерстить материал в нужном ключе, подсобраться, задействовать соответствующие подразделения, подвязать исполнителей, сделать выжимку и сверстать это дело под нужным соусом.

Вернемся к нашим баранам. В части оперативных дел будем смотреть, значит, чтобы не зашкалиться, сузить участок и рыть в глубину, не зациклиться, подключить задействованных товарищей, отбросить хомуты, выйти на Самого, осветить поставленный вопрос, продавить это дело, выбить, затвердить, редактнуть, влупендить, обнулить и, в плане целевой задачи, значит, заполучить материал в чистом виде».

Параллельно с завершением «Мавра» в отделении были развернуты давно ожидаемые работы над проектными исследованиями межпланетной экспедиции с высадкой человека на поверхность Марса. Мы все с энтузиазмом включились в них. Проект, естественно, «по просьбе трудящихся» получил шифр «Аэлита». Головным по проекту был отдел 11, а ведущим сектором — сектор Пронина, который отвечал за планетный исследовательский комплекс (ПИК), десантируемый на марсианскую поверхность, и за облик всего межпланетного комплекса в целом.

Осенью этого года в наш коллектив влились двое способных маевцев, которые с декабря 1967 г. проходили в нашем секторе преддипломную практику и делали дипломы. Это были Пименов Владимир Борисович и Метревели Александр Григорьевич. Первого почему-то называли еще и «Пипином» (может быть, от прозвища одного из королей Франции — Пипин Короткий, который, между прочим, прекрасно владел длинным мечом). Метревели же иногда звали «князем», иногда «мэтром», а когда и «метром». Эти жизнерадостные и способные ребята органически влились в наш коллектив.

В октябре у наших потенциальных противников прошли последние 10-суточные пилотируемые летно-космические испытания на околоземной орбите корабля «Аполло-7». А с 21 по 27 декабря состоялась первая в истории человечества межпланетная пилотируемая экспедиция. Космический корабль «Аполло-8» облетел Луну. Когда его экипаж 23 декабря рассматривал в иллюминатор с расстояния в 280 тыс. км все уменьшающуюся Землю, на ней в ЦНИИМАШ была приказом по институту создана в отделе 11, в секторе Пронина, «Группа планетного комплекса», начальником которой назначили меня. Основная задача этой группы заключалась в исследовании и разработке на уровне техпредложения посадочного комплекса с экипажем из 3 человек, десантируемого на поверхность Марса в рамках проекта «Аэлита». «Сбылась мечта идиота!» — как сказал бы Остап Берта Мария Бендер. Наверное, я не покривлю душой, если скажу, что чувствовал себя тогда счастливым. Рита также получила тогда группу.

Зимой 1969 г. в секторе Пронина значились новые люди. Из ЦКБЭМ пришел Иванин Анатолий Григорьевич, которого определили ко мне в группу заниматься программой научных исследований на Марсе, а также составом и характеристиками научного оборудования. Из МАИ после защиты диплома пришла Бахвалова Евстолия Ивановна, или Таля, — тоненькая уравновешенная девушка с исключительно красивыми темными волосами. Ее к себе в группу забрала Рита. Из глубоких и неиссякаемых недр ЦНИИМАШ не без помощи Риты были извлечены Масленко Валентина Григорьевна и Дедовская Инга Николаевна. Кроме Алешиной у нас появился еще один техник, очень серьезный и обязательный Коля Перегуда. Где-то в это же время в мою группу вошел Блохин Алексей Николаевич, уже далеко не молодой специалист, взятый из другого сектора. А еще к нам в сектор из ЦАГИ пришел Завадский Вячеслав Михайлович, которого я знал еще по работе в 10-й лаборатории В.М.Мясищева. Последний имел степень к.т.н. и всем своим видом показывал, что с неруководящей работой он не справится, что было учтено нашим начальством, т.к. вскоре в рамках отдела 11 была создана лаборатория 101, начальником которой он и стал. Кстати, в ее составе оказался и сектор Пронина.

Наверное, я нисколько не преувеличу, если скажу, что центр тяжести всех работ по марсианской экспедиции в 1969 г. приходился на наш сектор и мою группу. И это не удивительно, т.к. мы делали планетный исследовательский комплекс (ПИК), который садился на Марс и от которого зависели как масса ракетно-космического комплекса в целом, так и конечный результат всей экспедиции. Мы все это понимали. Нам самим все это было крайне интересно. Поэтому работа шла очень увлеченно. Иногда по делу спорили чуть ли не до драки. Но в итоге рождался проект.

Надо сказать, что особо горячие споры возникали с начальством различного уровня, которые иногда перерастали в конфликты. Суть же конфликтов, как ни странно, заключалась в желании руководства получить исчерпывающие ответы на свои постоянно меняющиеся задания без учета реального времени, отводимого на их выполнение, что, естественно, вызывало отрицательную реакцию конкретных разработчиков, стремившихся к добросовестной и тщательной проработке всех элементов проекта.

Однажды, препираясь с кем-то из «бугров», я в сердцах сказал, что, следуя их требованиям, мы в итоге рискуем получить не «Аэлиту», а «АЭЛИПУ», или короче — просто липу. Каламбур был оценен по достоинству, но это мало что исправило.

Так как ПИК был вершиной «пирамиды», представляющей собой ракетно-космическую систему, стартующую от Земли, то каждый килограмм его массы оборачивался тоннами в основании этой пирамиды. Отсюда понятно, что основной нашей заботой было нахождение таких проектных решений, которые при минимальной массе обеспечивали бы максимум отдачи.

Сначала мы взялись за самый тяжелый по массе и сложный по исполнению вариант ПИКа, который обеспечивал получение наибольшего количества научной информации о поверхности планеты. Это был 3-звенный 6-колесный поезд высокой проходимости с экипажем из 3 человек (пилот-планетолог; врач-биолог; инженер-механик и он же по совместительству также пилот), рассчитанный на 30 суток автономного движения по марсианской поверхности со средней скоростью около 12 км/ч. Головное звено представляло собой лабораторно-жилой блок с кабиной управления движением, санузлом, каютами членов экипажа, шлюзом для выхода на поверхность и рабочей лабораторией с комплектом необходимого научного оборудования. Второе звено поезда являлось ракетой возвращения на околомарсианскую орбиту с приспособлением для вертикализации перед стартом. Третьим звеном был энергоблок с ядерным реактором типа «Ромашка» мощностью 100 кВт, теневой радиационной защитой и излучателем.

Наш ПОЕЗД был вездеходом не различных сред, а разных грунтов. Его проходимость обеспечивалась: многоосным колесным шасси со всеми ведущими колесами, попарно расположенными на звеньях; расчлененностью корпуса ПОЕЗДа; большим диаметром (3—4 м) и эластичностью колес; малым удельным давлением на грунт (0,3—0,84 кг/см2). Гибкое сочленение звеньев ПОЕЗДа исключало нарушение сцепления колес с грунтом. Централизованное производство электроэнергии и привод на каждое мотор-колесо (колесо с мотором и редуктором в ступице) обеспечивали плавное изменение тяги, рекуперативное торможение, надежное управление и осуществление бортового поворота за счет разности скоростей вращения парных колес. При этом возможность обеспечения совпадения колеи колес всех звеньев при соответствующем управлении давало выигрыш в преодолении сопротивления движению. Предполагалось, что такой ПОЕЗД сможет за месяц пребывания на Марсе преодолеть заранее намеченный маршрут длиной 15 км и получить планируемый объем научной информации.

Основные характеристики ПОЕЗДа зависели от параметров ракеты возвращения (РВ ) с поверхности Марса на межпланетный корабль (МК), находящийся на околомарсианской орбите. А характеристики РВ определялись ее полезным грузом в виде капсулы с экипажем, а также контейнером с образцами и материальными носителями полученной научной информации (кинопленки, магнитоленты и пр.).

Исследование параметров РВ и ее разработка были поручены Пименову Володе, а проектирование капсулы РВ — Алику Метревели.

И вот потихоньку на кульманах наших молодых специалистов стали прорисовываться основные элементы ПИКа.

Немалого труда стоило «Мэтру» провести оптимизацию массы капсулы РВ, доведя ее всего до 2,2 т (специалисты НАСА давали цифру 2,7 т), а также определить ее облик. Выяснилось, что масса капсулы в основном зависит от схемы взлета самой РВ и ее стыковки с кораблем (прямая схема вывода, схема с танкером и пр.), что влияло на длительность функционирования капсулы и массу ее системы жизнеобеспечения.

Параллельно с разработкой капсулы Володей Пименовым велись параметрические исследования характеристик РВ и прорисовывались ее варианты с различными жидкими топливными компонентами (криогенными, штатными высококипящими, перспективными высококипящими), а также твердотопливный вариант. По массе выводимого полезного груза, по габаритам и по эксплуатационным данным наиболее приемлемой оказалась РВ на пентаборане и перекиси водорода, то есть на перспективном топливе, которое еще надо было осваивать. Но игра стоила свеч, т.к. каждая лишняя тонна в массе РВ добавляла 10—15 т к стартовой массе ракетно-космического комплекса на околоземной орбите.

(Окончание «ХРОНИКИ»)

2 февраля в рамках ЛКИ был произведен первый запуск носителя Н-1. Плюсом было то, что ракета ушла со старта, но минусом был пожар на 69-й секунде в хвостовой части, после чего последовали взрыв, автоматическое выключение двигателей и падение. Рассматривать и оценивать все это можно было двояко.

Американцы же в марте успешно провели генеральную репетицию лунной экспедиции на околоземной орбите в процессе 10-суточного полета корабля «Аполло-9».

А в апреле в мою группу с большим скандалом перешел из ЦКБЭМ Михаил Иванович Осин, весьма эрудированный специалист по спускаемым аппаратам, имеющий свои оригинальные наработки по биконическим формам тепловых экранов. Он, так же как и многие из нас в свое время, мечтал принять участие в Марс-проекте.

Хочется отметить, что сложившаяся тогда творческая обстановка в отделении А.Д.Коваля, и конечно же, уникальная по своей романтичности направленность работ являлись очень важным привлекающим фактором в формировании коллектива как по численности, так и по качеству. С этих позиций скандальный переход М.И.Осина не был единичным. Так, например, Евгений Александрович Нариманов, который позднее внес значительный вклад в разработку марсианской экспедиции, переходя в наш отдел также из ЦКБЭМ, вынужден был целый месяц отработать почтальоном, т.к. по договоренности отделов кадров прямо из мишинского КБ в ЦНИИМАШ не брали.

Деятельность Осина у нас началась с конфуза. Появившись в нашей 215-й комнате, он почти с порога заявил: «Ну показывайте вашу Аэлипу!», — или что-то очень похожее. Из этого мы сделали вывод, что наши соседи, которые, кстати, должны были по нашему ТЗ также делать свой Марс-проект (кроме них предполагалось подключение на конкурсной основе еще НИИТП и ЦКБМ ), весьма ревниво отслеживают все у нас происходящее. Ну а за «Аэлипу» Осина пришлось отчитать, на что он не обиделся, т.к. весьма скоро убедился в обратном и органично влился в наш коллектив, а позднее стал одним из его опорных стержней в интеллектуальном и моральном смыслах.

В мае американцы в рамках 8-суточного полета «Аполло-10» провели испытания своей лунной кабины на окололунной орбите и подтвердили пригодность заранее выбранного места на Луне для посадки. Мы же продолжали работать на свое фантастическое будущее и от души жалели янки, которые были в 15 км от лунной поверхности и не сели на нее.

Надо сказать, что несмотря на режимность предприятия и окружающую нас колючую проволоку, мы умудрялись выкраивать время для спонтанного расслабления даже на своих рабочих местах, что по науке только повышало производительность нашего труда. Мы травили анекдоты, праздновали дни рождения и другие важные даты, сообща брали «мозговым штурмом» встающие перед нами проблемы, выпускали весьма острые стенгазеты и писали стихи.

Аэлита! Аэлита!

Горы Митчела вдали,

Почва инеем покрыта,

Мох и море лимонита,

Вездеход застрял в пыли.

Где-то плещут океаны,

Одуванчики в цвету,

И тревожит в сердце раны

Кто-то поздно на мосту.

Фиолетовое небо,

Звезды, солнца уголек.

Не поверишь — быль ли, небыль.

Не поверишь, если не был

Там, куда занес нас рок.

Одуванчик, одуванчик,

Ветер дунет — облетел.

Одуванчик, одуванчик,

Ты ведь этого хотел.

Невесомый ветер дует,

Пыль вздымая к небесам,

Много воздуха на свете,

На оставленной планете,

Не хватает только нам.

Кто бы мог подумать, что спустя четверть века я увижу первые строчки этого стихотворения, взятыми в качестве эпиграфа к статье в серьезном научно-техническом журнале?

Иногда же я накалывал на кульман лист ватмана и на глазах у всех рисовал акварелью какую-нибудь фантастическую картину на близкую нам космическую тематику. Помню, как-то с Аликом Метревели рисовали даже в две кисти.

Последнему развлечению значительно способствовало то, что у нас в отделении появилась своя оформительская группа, которую создала и возглавила Ирма Тимофеевна Павлова, перешедшая к нам из ЦКБЭМ и имеющая специальное образование. От плакатов теперь я был освобожден, но по инерции меня перманентно тянуло к кистям или карандашу. Рисовал я также портреты сотрудников и шаржи на них. Как-то даже мы с Ирмой устроили своеобразную дуэль, усевшись напротив и рисуя в упор друг друга.

Следует заметить, что в отличии от единственно известного тогда в Союзе художника-фантаста Соколова, я в своих картинах уделял внимание не причудливым квазиархитектурным построениям, а перспективной технике и людям. Картины пользовались успехом и расходились, можно сказать, еще влажными. А однажды одну из них Рита купила за пятерку, что и послужило поводом для экстренного посещения шашлычной. Вообще, если бы все нарисованные тогда фантастические картины собрать вместе, то можно было бы устроить небольшой, но оригинальный вернисаж.

Но не все у нас было гладко. Очень многие не понимали необходимости расхождений между сообщениями в прессе и истинными событиями в отечественной космонавтике. Указанные настроения были свойственны не только нашему институту, но и соседям-мишинцам. Показателем этого может служить популярная песенка неизвестного автора, которую принес из ЦКБЭМ Осин. Из нее мне запомнился только один куплет:

Что-то сломалось в нашей системе.

Газеты кричат о вьетнамской войне.

Ругается Зорин, а в это время

Американцы летят к Луне.

Для нынешней молодежи следует пояснить, что Зорин был в то время очень популярным телеобозревателем.

Другим больным вопросом для многих из нас было полное отсутствие права на интеллектуальную собственность. Еще в начале 60-х, когда я работал в ЦАГИ, на титульных листах научно-технических отчетов было две колонки подписей: авторы и начальники всех уровней, в подразделениях которых состояли авторы. Тогда начальник, не принимавший участия в работе, отсутствовал в колонке авторов и не претендовал на авторство. Не скажу, когда точно, момент этот испарился из моей памяти, но позднее указанные колонки здорово видоизменились. Теперь вместо слова «автор» появилось очень удобное «исполнитель». При этом каждый начальник автоматом становился соавтором того отчета, который был выпущен в его подразделении, т.к. он также был исполнителем чьей-то воли. При таких условиях у некоторых товарищей перечень научных трудов и изобретений стал расти катастрофически быстро. Но некоторым и этого было мало.

Для нашего коллектива такой вопрос стал актуальным в 1969 г., когда отделение Коваля проводило научно-техническую конференцию, посвященную работам по Марс-проекту. Все было очень торжественно. Меня даже попросили сделать эскиз памятного значка, который был выполнен в металле, получил жизнь и хранится у меня до сих пор. Для молодого специалиста, которых у нас было немало, доклад на конференции был реальной, а может быть, и единственной возможностью заявить о себе и поиметь печатный труд. К сожалению, отдельные начальнички и тут попытались подсуетиться в свою пользу.

Реакция нашего молодого и здорового коллектива и в этом случае была однозначной. Если булыжник мастера искусств считают оружием пролетариата, то оружием интеллигенции, наверное, следует признать юмор, а иногда и сатиру. Ниже привожу текст одной из машинописных листовок, ходивших по отделению за подписью «Серый», из которого становится ясной суть случившегося.

СКАЗКА ДЛЯ НАУЧНЫХ ДУРАКОВ

В некотором царстве, в некотором захудалом государстве жил да был царь Захватский не первый, но и не последний. Вот призывает он к себе как-то холопа своего Ивана-дурака и приказывает статью написать научную. В других государствах пишут! А мы что, дурее всех? Глядишь, империей станем!

Пошел Дурак к себе на конюшню, поскрипел ночь-другую, попотел и написал работу по малым тягам. Обрадовался царь. «Молодец, — говорит, — брат Ванюша, только не напечатают в государственном журнале без меня. Напиши, Ванюша, и мою царскую фамилию рядом со своей холопской».

Опечалился Дурак. Делать, однако, нечего. Не припишешь — со света сживет. Пришлось приписать. А царю понравилось. Созвал он дураков целую лабораторию и давай себе статьи строчить. И по космическим лучам, и по управлению, и по всяким другим твердым фекалиям. Мало того, конференцию дурацкую придумал — докладов много, а автор один — царь Захватский Находчивый.

Долго ли, коротко ли, прослышал царь о кандидате дремучих наук Сером Волке. Вызвал к себе, накормить и напоить пообещал, должность придворную, как полагается, посулил с золотой цепью, а потом и говорит сладким голосом: «А возьми-ка, — говорит, — меня, Серый Волк, в соавторы твоей методики ловли звезд с неба». Удивился кандидат, какое вроде бы дело царю до чистой науки. Может, он все звезды с неба перехватать хочет, а законному автору фиг с маслом оставит. Рассердился Волк да и съел царя без всякой методики и, что существенно, даже не поперхнулся.

Сказка, конечно, ложь, да в ней бо-о-льшой намек. Впрочем, дураков нынче много, а вот серых волков в Московской области почти всех перебили.

Серый.

Кстати, листовки частично свою роль все же сыграли. А Серого Волка «охотники» из режимного отдела искали, но он так и остался инкогнито.

Лето 1969 г. для отечественной космонавтики можно считать черным. 3 июля, как раз в мой день рождения, при попытке запуска взорвалась ракета Н-1, практически уничтожив стартовую позицию. Это уже было серьезно и воспринималось как первый звоночек по всей нашей пилотируемой космической программе, как лунной, так и марсианской. А 21 июля стал днем поражения СССР в гонке за Луну. Первым на Луне стал, к сожалению, не «мой Вася», как пелось в популярной тогда эстрадной песенке, а Нейл Армстронг, за шагами которого по лунной поверхности, замирая, следил весь мир. И я не был исключением и давился как и все, чтобы заглянуть в окно холла с телевизором, набитого до отказа людьми в каком-то доме отдыха в Коктебеле, где был в то время в отпуске.

Но такая реакция на это событие была далеко не у всех. Позднее, когда мне пришлось работать в ЦУПе (Центре управления полетами), очевидцы момента посадки лунной кабины корабля «Аполло-11», присутствовавшие в зале старого КВЦ (координатно-вычислительного центра) вместе с высоким начальством, рассказывали, что не то наш министр, не то кто-то из его свиты прыгал от волнения на стуле и повторял: «Хоть бы взорвалась! Хоть бы взорвалась!»

Возвращение в Москву столкнуло меня с событиями, по силе воздействия, наверное, соизмеримыми со взрывом Н-1. Без видимых на то причин от меня уходит жена, забрав с собой трехлетнюю Наташку. Друзья, родные, и конечно же, работа, помогли мне преодолеть глубокую депрессию и внезапный приступ язвенной болезни, которой у меня до этого никогда не было.

Я с головой ушел в компоновку своего трехзвенного «марса-ровера», а Осин и Крылов мучились над тем, как доставить его на марсианскую поверхность.

Одним из требований к ПОЕЗДУ было обеспечение его готовности к эксплуатации сразу же после спуска на марсианскую поверхность. В целях экономии времени пребывания на планете он должен был съезжать с аппарелей без проведения каких-либо промежуточных операций. Исходя из этого, а также из его геометрии, наиболее приемлемым для десантирования было использование крылатого спускаемого аппарата (СА) или СА типа «несущий корпус», которые имеют удлинение, достаточное для размещения всех трех звеньев ПОЕЗДа в собранном виде.

Но для установленных «Маринером» атмосферных условий на Марсе (давление у поверхности около 6 млб) наиболее приемлемой формой СА оказался затупленный конус, типа возвращаемой на Землю капсулы корабля «Аполло». Относительная масса средств спуска при этом составляла около 48% от массы всего СА с его полезным грузом.

Применение крылатого планера для спуска ПИКа вызывало ряд проблем: сверхзвуковое планирование; трудность применения тормозной парашютной системы; трудность выполнения самолетной посадки и пр. Правда, не исключалось использование СА типа «несущий корпус» с дозвуковым планированием, предпосадочным маневром «горка» и парашютно-реактивной посадкой на хвостовую часть. Относительная масса средств спуска и посадки в этом случае была на 10% больше, чем в варианте с СА — «затупленный конус».

Крыловым и Осиным были просмотрены все эти варианты СА для ПОЕЗДа, пока не остановились на «несущем корпусе». Была даже сделана пенопластовая модель, которая планировала из угла в угол по нашей 215-й комнате. Кстати, эта модель долго хранилась у меня в столе и позднее была очень к месту вручена Осину как памятный сувенир прямо в ресторане, где мы обмывали его кандидатскую диссертацию. Спроектированный вариант ПИКа с ПОЕЗДом вышел весьма тяжелым из-за радиационной защиты ядерного реактора и получил название «научного», т.к. его концепция была направлена на извлечение максимума научной информации о марсианской поверхности.

Продолжение следует.