Наверное, в душе каждого человека есть скрытое до поры до времени желание создать что-нибудь значительное, нетленное, оставить после себя след. Поэтому я с восторгом принял предложение Риты Вилуты Эрнестовны Баузе принять участие в разработке ни много ни мало проекта марсианской экспедиции, предпринимаемой в ЦНИИМАШ.

К тому времени я как специалист чувствовал себя вполне уверенно, ибо имел за плечами 4 года конструкторской школы КБ С.В.Ильюшина, год в проектном отделе КБ С.П.Королева, почти четыре года в 10-й лаборатории ЦАГИ под руководством В.М.Мясищева и около года работы в НИИХимМаше в СКБ, которое возглавлял Е.Н.Церерин, над проектом наземного экспериментального комплекса по имитации межпланетной экспедиции. Одна из газетных статей об этом, как сейчас помню, называлась «Год в земном звездолете».

Предложение было фантастичным, но Риту я знал по работе у С.П.Королева и доверял ей полностью.

К тому времени я уже был женат и имел полугодовалую дочь, хотя у нас и не было своей жилплощади и жили мы в незаконно занимаемой мной полуподвальной 8-метровой комнате, принадлежащей соседу бабки моей жены, в старом двухэтажном доме напротив Шуховской башни. Сосед же этот на неопределенный срок был упрятан в дом для умалишенных. Я прекрасно понимал, на что шел. К моей общей неустроенности теперь добавлялись ежедневные 3 часа дороги, из которых час приходился на электричку.

И вот в декабре 1966 г. я оказался в 12-м отделе Л.Г.Головина, в лаборатории А.Д.Коваля, в секторе А.Ф.Евича, в группе Ю.С.Пронина в должности старшего инженера, при своих все тех же 180 руб. оклада.

Теперь каждым утром, завидев в окне электрички темный силуэт водокачки, вздымавшейся над зимними Подлипками, как сказочный великан Голем, я в числе многих других вставал с теплого сиденья и бросался на штурм полосы препятствий. Для тех, кто боялся опоздать, необходимо было преодолеть бетонные перила платформы, железнодорожные пути, а также высокую ограду из металлических вертикально поставленных пик, то есть все, что отделяло нас от привокзальной площади. Ходили легенды, кто-то однажды даже накололся на этих пиках.

Следует отметить, что указанный отрезок дороги был в определенной степени вынужденным, особенно зимой, т.к. обледеневший лестничный переход над железнодорожными путями был просто опасен для спешащих. Мой начальник Ю.С.Пронин сломал на нем ногу как раз перед моим выходом на работу. Подземного же перехода в то время еще не было.

От привокзальной площади плотная толпа валила по улице, что правее универмага, разделяясь на два потока у фабрики-кухни — один на королевскую фирму, или ЦКБЭМ, как ее тогда называли, другой к ЦНИИМАШ. Автобус по нужному нам маршруту или не ходил в то время, или был большой редкостью. В этом пешем броске до проходной каждый рассчитывал свои силы и оптимизировал маршрут, где только можно срезая углы. Чем-то все это напоминало мне рывок золотоискателей через Чилкутский перевал во времена золотой лихорадки, описанный Джеком Лондоном. Помню, что мой личный рекорд на отрезке от платформы до проходной равнялся 9 мин.

Грустно сознавать, что вся эта спешка была следствием не столько необходимости или дисциплинированности, сколько наличия в институте коллективной ответственности, когда при опоздании кого-либо штрафные очки приписывались всему подразделению, а это влияло на размер премии каждого при подведении итогов соцсоревнования.

Большая часть лаборатории Александра Денисовича Коваля размещалась тогда на втором этаже корпуса, что напротив проходной, в комнате №52, а может быть, №252. Правая часть комнаты была поделена фанерными перегородками на несколько клетушек, в одной из которых сидела группа Юрия Сергеевича Пронина. Кроме него самого в ней были уже упомянутая Р.В.Э.Баузе, занимавшаяся траекторными вопросами, и Александр Васильевич Крылов, специализировавшийся на спускаемых аппаратах. Спустя неделю-другую нашу группу пополнила Ирина Семеновна Фролова, подруга Риты, которую та перетащила за собой из ЦКБЭМ, спасая от чрезмерной, или, как там говорили, «васильпалочной» дисциплины, установившейся после того, как место СП занял Василий Павлович Мишин. Для краткости, но без потери уважительности мы стали называть ее «ИР-7». В своем родном КБ ИР-7 участвовала в проектировании ТМК (тяжелого межпланетного корабля), который разрабатывался для пилотируемых дальних полетов, в том числе для облета Марса, с использованием носителя Н-1 (проект Н-1М).

Мне была поручена задача разработки концепции планетного исследовательского комплекса (ПИК), отделяемого от межпланетного корабля и десантируемого на поверхность Марса с целью его исследования.

Исходный вариант ПИК включал два отделяемых от корабля модуля. Первый — беспилотный, представлял собой баллистический спускаемый аппарат (СА), полезным грузом которого были: стационарная лаборатория (СЛАБ) для исследования Марса; подвижная лаборатория (ПОЛАБ); ракета возвращения (РВ) на межпланетный корабль, находящийся на околомарсианской орбите; и аварийное транспортное средство для достижения экипажем СЛАБ в случае поломки ПОЛАБ на маршруте исследования. Этот беспилотный модуль осуществлял прицельный спуск в заданный район с максимально возможной перегрузкой.

Второй модуль, десантируемый на маяк первого, также представлял собой СА с полезным грузом (ПГ), состоящим из капсулы с экипажем (4 человека) и аварийного транспортного средства для доставки членов экспедиции на спустившийся первый модуль.

Указанная схема десантирования на планету имела ряд недостатков. Малая надежность, для повышения которой использовалось 2 десантных аппарата и 2 аварийных транспортных средства. Частичное дублирование ПОЛАБом функций СЛАБа при увеличении его радиуса действия. Ограничение района исследования на поверхности Марса радиусом действия ПОЛАБа. Исходная схема не имела никакого научного обоснования. Кроме того, не был ясен технический облик элементов схемы. Какими должны быть подвижая и стационарная лаборатории, ракета возвращения, система торможения в атмосфере? Крылову было поручено определение основных проектных характеристик марсианского спускаемого аппарата. Рита занималась общей баллистикой экспедиции в целом и анализом опыта разработок зарубежных Марс-проектов. Так как ИР-7 недавно покинула стены соседнего КБ и участвовала в проекте ТМК, то она была привлечена к установлению контактов нашего сектора с проектантами из КБ и перевариванию их опыта.

В первую очередь мы все ознакомились с информацией по Марс-проектам, которую успела собрать Рита. Данные, касающиеся входа в атмосферу и пребывания на ее поверхности, требовали пересмотра, т.к. пролет американского автоматического космического аппарата (АКА) «Маринер-4» около Марса 15.07.65 г. перевернул имеющиеся представления о Красной планете. Самое главное — плотность марсианской атмосферы оказалась почти на 2 порядка меньше, чем по астрономическим измерениям. Так, например, давление у поверхности вместо ожидаемого 85—26 млб составляло всего 6 млб. Кроме того, в ней почти отсутствовал свободный кислород (меньше 0,1%).

Необходимо отметить, что о полете на Марс мечтал и С.П.Королев. Сейчас очень смутно припоминается плакат с изображением марсианского планетного комплекса, который мне посчастливилось увидеть в КБ Королева еще в 1962 г. На нем был изображен тягач, тащивший на прицепе шары спускаемых аппаратов, поставленные на колеса, и колесную же платформу, с которой взлетал вертолет. Для «нового» Марса все это теперь не годилось. И вертолет не полетит, и СА будет другим.

Частенько мы устраивали «мозговые штурмы» волнующих нас вопросов, активными участниками которых были единственный специалист-астроном в лаборатории веселый и добродушный Евгений Карлович Страут, а также всегда доброжелательный и предельно корректный Вадим Ильич Флоров из соседнего сектора, занимавшийся вопросами формирования научных программ при исследовании планет.

Изучение марс-проектов показало, что в них максимум внимания уделялся баллистике, а также средствам достижения планеты и минимум — пребыванию на ней и ее активному исследованию. Единственным, пожалуй, исключением был самый первый по времени (1953 г.) и научной проработке проект Вернера фон Брауна, в котором полностью мобильный планетный комплекс с экипажем из 20 человек, включающий несколько СА, десантировался в район полярной шапки и в течение 2 мес. добирался до экваториального пояса, где воссоединялся со статичной группой экспедиции. Но детальной информации по такому планетному комплексу не имелось.

Интуитивно я чувствовал, что совершенство концепции ПИКа зависит от оптимального соотношения между функциями СЛАБа и ПОЛАБа и тактики их использования. А ключом ко всему был выбор подвижных средств для изучения поверхности Марса.

Пришлось совершить набег на институтскую библиотеку, кстати весьма приличную, и за первый квартал 1967 г. сформировать полное представление о статике и динамике грунтов, о проектировании и проходимости транспортных средств от конной повозки до танков и гоночных автомобилей.

Результатом этих исследований была выработка двух полярно противоположных концепций ПИК с различной тактикой исследования. В первой предпочтение отдавалось СЛАБу, где изучение планеты велось радиальными заездами ПОЛАБа, радиус действия которых определял величину исследуемого района. Во второй концепции основную роль играли подвижные средства. Весь ПИК представлял собой мобильный поезд повышенной проходимости, который вез на прицепе ракету возвращения и не был привязан к месту посадки на марсианскую поверхность. Этот вариант включал много положительного: отсутствие дублирования жилого блока, отсутствие аварийных транспортных средств, отсутствие дробления экипажа. Зато требовалась значительная энергетика на движение.

В процессе исследования был сделан также важный вывод о том, что оптимальным движителем для марсианских грунтов является колесный. А ведь известно, что рассматривалась всякая экзотика, вплоть до прыгающих кабин с одной телескопической ногой. Во всяком случае, у нас уже были материалы, позволяющие приступить к выработке предварительных техусловий на мобильную часть ПИКа.

Необходимо сказать, что начальство нас здорово торопило. Вовсю шла гонка лунных проектов: открытого всему миру «Сатурн-Аполлон» и известного только специалистам и нашему правительству «Н1-ЛЗ». И гонку эту все мы воспринимали на полном серьезе.

Уже отлетали в прошлом году космические аппараты «Аполло-1, - 2, - 3», осуществляя беспилотную отработку элементов лунной экспедиции на околоземной орбите. Уже сгорели в конце января 1967 г. в спускаемом аппарате «Аполло» 3 американских астронавта при имитации полета.

Из группы Морозова Генриха Ивановича, которая занималась системами жизнеобеспечения и терморегулирования, к нам перешли недавние дипломники Максимов Геннадий Егорович и Будницкий Вячеслав Айзекович. Кроме того, Рита перетащила к нам из ЦКБЭМ в сентябре 1967 г. Алешину Галину Ивановну, очень симпатичную молодую женщину в должности техника, обаяние которой можно было сравнить разве только с ее стеснительностью и старательностью. Впрочем, для меня это не было новостью, т.к. Алешину я также знал по работе в королевском КБ.

Исследуя роль мобильных средств в марсианском посадочном комплексе, мы не могли обойти стороной богатый опыт работы санных поездов в советских антарктических экспедициях. Пронин Ю.С. весьма оперативно устанавливает контакт с соответствующими управленческими структурами, и мы получаем доступ к полузакрытым полным отчетам о советских антарктических экспедициях, начиная с САЭ-1 (1956—1957 гг.).

Цели и задачи САЭ во многом аналогичны целям и задачам, которые возникнут перед исследователями Марса, ибо объекты изучения сопоставимы. Эту аналогию усиливали также ограниченность времени пребывания и энергетики для САЭ. Большой интерес для нас представляли также программа исследований и состав научного оборудования САЭ, комплектация технических средств, их ресурс, ремонтопригодность, роботоспособность личного состава в экстремальных условиях, тактика исследований, сложившаяся кооперация при организации экспедиции и куча других вопросов. Кроме того, по природным условиям, особенно по рельефу поверхности и низким температурам, Антарктида почти повторяла Марс.

В течение полутора лет путем эпизодических заездов мной и Бобковой Галиной Васильевной, которая вошла в наш коллектив также в 1967 г., был целенаправленно обработан по определенному алгоритму весь отчетный материал по совершенным 13 экспедициям. К сожалению, полученные ценнейшие материалы во многом так и остались невостребованными, хотя частично были использованы при разработке проектов «Мавр» и «Аэлита».

В начале лета неожиданно ориентация нашей работы резко меняется. Ставится задача в первую очередь провести ревизию королевского проекта облета Марса («Н1-М»), а также разработать собственную концепцию на уровне аванпроекта аналогичного космического комплекса с экипажем 6 человек, но уже для облета 2 планет. Проект получил шифр «Мавр» («Марс, Венера — разом»). Его траектория с длительностью полета 500—600 сут. строилась с использованием гравитационного маневра ускорения корабля в поле Венеры. На поверхности планет при их пролете должны были сбрасываться с корабля автоматические исследовательские зонды. Кроме этого, в составе корабля должен был присутствовать отделяемый автономный отсек для научных исследований, представляющий собой астротелескоп с кабиной для наблюдателя.

Сначала нас эта перемена направления исследований немного расстроила, но практически разработка «Мавра» укладывалась в общую схему марсианской экспедиции. Ведь облетный корабль являлся не чем иным, как универсальным жилым блоком (УЖБ), в котором экипаж проводил все время полета к цели и обратно, даже если бы этой целью была высадка на планету.

Рите Баузе, мне и ИР-7 выписали временные пропуска к «соседям», и мы вплотную взялись за проект ТМК. Так как мы все раньше работали в ЦКБЭМ, то контакты с «мишинцами» у нас были прекрасные. И, вообще, к тому времени я чувствовал себя уже не сотрудником ЦНИИМАШ, а скорее работником отрасли.

Анализ ТМК показал, что взять его один к одному в проект «Мавр» нельзя. И это было связано не только с наличием 3 зондов и отделяемого автономного отсека, которые там не предусматривались. Компоновка ТМК, на наш взгляд, не обеспечивала эффективное использование размещаемых на корабле масс для защиты от радиации при вспышках на Солнце. В ТМК не обеспечивалась требуемая величина искусственной гравитации для длительного полета, создаваемой вращением корпуса, — мал был радиус вращения. А надо сказать, что в то время еще не знали о переносимости человеком длительного воздействия невесомости, и требование искусственной гравитации или какой-то компенсации невесомости было обязательным и самым трудновыполнимым. Искусственная тяжесть предположительно должна была лежать в диапазоне 0,3—1 g при частоте вращения 0,25—3 об/мин, что требовало радиус вращения от 30 м (0,3 g) до 100 м (1 g). Кроме того, в ТМК неудачно размещалась обязательная витаминная оранжерея, необходимость которой, кстати, вытекала из анализа антарктических экспедиций. Она была где-то между обитаемыми отсеками и спускаемым аппаратом для возвращения на Землю, который, по нашему мнению, должен был выполнять в полете функции командного отсека. В этом случае оранжерея превращалась в проходной двор, что было неприемлемо. Неясным также оставалось размещение весьма габаритной параболлической антенны дальнего радиокомплекса. Сложной и громоздкой показалась нам конструкция системы подвода оптического излучения Солнца (ПОИС) в оранжерею.

Тщательно изучив проект, мы занялись кропотливой и утомительной работой по определению состава всех систем корабля, их массы, энергопотребления, а также потребных объемов для размещения систем и осуществления жизнедеятельности экипажа. Здесь использовались все возможные источники, включая ТМК, западные проекты, антарктические экспедиции и, естественно, новейшие эргономические нормы. А кроме того, мы вдвоем с Прониным съездили в Питер на фирму, проектирующую ядерные подлодки с неограниченной длительностью автономного плавания и извлекли оттуда все что могли для нашего «мавританского» универсального жилого блока.

Работа спорилась. Наш отдел потихоньку рос. Ходили слухи о том, что направление наших работ признано приоритетными в министерстве и нас ждут структурные перестройки.

Улыбалась судьба и мне. Летом 1967 г. после длительной осады ЖЭКов и райисполкомов, а также бомбардировки письмами газет и даже журнала «Крокодил» я наконец получил за выездом 2 смежные комнаты в коммунальной квартире на Мытной. Совсем рядом с тем местом, где я жил на птичьих правах. Для переезда машины не потребовалось, т.к. единственный габаритный предмет — новую румынскую лежанку на поролоне — я переносил на голове, как это делают в Африке.

Наконец был определен весь состав УЖБ, а также учтена вся наличная масса блока и ее изменения в полете, включая состригаемые волосы и ногти космонавтов. Определен был перечень необходимых помещений УЖБ и найдены площади и объемы 6 индивидуальных кают, салона, витаминной оранжереи, камбуза, санузла, научной лаборатории, мастерской, радиационного убежища, приборного отсека, шлюза для выхода в космос и работы с отделяемым астроблоком. Оставалось начать да кончить: наколоть ватман на кульман и начертить этот самый УЖБ.

Продолжение следует.