Момент истины

Делай свое дело

и познай самого себя.

Платон

Проснулся я оттого, что муравьи проложили свою тропу по моему лицу, вызывая неимоверную щекотку. Смахнув их, я осторожно выбрался из своего склепа. Близился вечер, хотя было еще светло. Все было тихо и спокойно. Медленно я стал спускаться с горы по направлению к берегу. Самый трудный, обрывистый участок спуска я успел преодолеть засветло. Пологое подножие с островками кустарника и хаотическим нагромождением скал мне пришлось пересекать уже в темноте. Пробирался я чуть не ощупью. Но я и не торопился. То, что произошло, не в деталях, конечно, но отчасти, предусматривалось нами ранее, и на такой пожарный случай был разработан особый алгоритм последующих действий.

Согласно этому алгоритму я должен был в условленном месте получить информацию от Эос. А получить ее я смогу только завтра к вечеру. Не раньше. Так что спешить особенно некуда.

Доковылял я до берега не скоро, но без потерь. У меня не было ни серьезных ран, ни вывихов. Раздевшись, я окунулся в теплые волны. Купанье сняло усталость и нервное напряжение. Хотелось есть, но этим я решил заняться днем. А сейчас, может быть, стоит подумать о своей внешности. Я не знал, будут ли меня искать и насколько тщательно, но, как говорится, лучше перебдеть, чем недобдеть. Общеизвестно, что изменения, связанные с растительностью на лице и голове, очень здорово влияют на облик человека. На Крите подавляющая часть мужского населения почему-то предпочитала бриться. Небритыми ходили в основном пришлые, в том числе я и Дед. А брились критяне маленькими ножевидными пластинками из обсидиана правильной трапециевидной формы, напоминающими наши безопасные лезвия. Поставляли их откуда-то не то с Ближнего, не то со Среднего Востока в больших количествах, ибо спрос на них был очень велик. На мой взгляд, эти пластинки были гораздо острее хирургического скальпеля, и я несколько лезвий припрятал себе в пояс на всякий случай. Вот он и пришел.

Волосы на голове я решил укоротить как только можно. Методично, прядь за прядью я срезал их, действуя на ощупь, стремясь получить прическу «ежик». Вышел, скорее всего, «дикобраз», но меня это мало волновало. Разделавшись с головой, я принялся за бороду и усы. Естественно, что, не имея необходимого опыта использования обсидиановых лезвий, я провозился очень долго, пока добился желаемого.

Когда с востока мне стала передавать привет Эос, я пустился ей навстречу вдоль берега, намереваясь подойти как можно ближе к порту. Не доходя до уже различимого пирса, я подобрал обкатанную волнами палку, укрылся в скалах и стал выжидать.

Взошло солнце и стало жарко. Раздевшись, я сделал себе набедренную повязку из рубашки, а из пояса и джинсов котомку, которую привязал к палке. Из своего укрытия я наблюдал, как постепенно оживало пространство около пирса. Первыми появились рыбаки, лодки которых отходили недалеко от берега и становились на якорь. Затем вдоль берега стали продвигаться ловцы омаров, креветок и крабов, группами и в одиночку. Потом на пляже появились стайки молодежи, и наконец, дети. Настало время выбираться. Два гладких черных камушка я вложил в ноздри. Они слегка распирали мне нос, меняя его форму и не вываливаясь обратно. Кроме того, я положил в рот между губами и зубами сверху и снизу по отрезку травянистого гибкого стебля, что также меняло форму лица. После этого я выполз на пляж, мало чем отличаясь от припортовых бродяг. В мою задачу входило пересечь площадь у пирса, чтобы оказаться по другую от него сторону, где находился мой тайник с «машинкой» и арбалетом и где я должен был получить известие от Эос. И это мне удалось.

Опустив голову и сжав зубы, я с остановками и не торопясь, преодолел необходимое расстояние. На площади было все как обычно, и похоже, что ранее никаких чрезвычайных событий не наблюдалось. Тем лучше. Оказавшись по другую сторону пирса и порта, я удалился от них подальше на дикий пляж, бросил котомку на песок, выплюнул и высморкал свой «маскарад» и понял, что страшно хочу есть. Приблизительно через полчаса у меня уже была груда мидий и с десяток крабов. Спрятавшись в скалах от ветра, я развел костерок из плавника, и вскоре на горячем плоском камне уже варились в собственном соку мускулы моллюсков и крабье мясо.

Подкрепившись, я нашел укромное местечко в холодке и уснул.

Проснулся я вечером и сразу же пошел к условленному месту. Вокруг уже никого не было. Из узкой расщелины скалы я извлек два обкатанных камня, на которых острым кремнем было нацарапано для меня краткое послание: «Полет состоится там же через день после полудня. Тебя, кажется, не ищут». Надо сказать, что на Крите было две письменности: жреческая иероглифическая и общераспространенная фонетическая. Последняя использовалась как элитой, так и ответственными лицами в хозяйстве и торговле. Знала ее и Эос. Писать меня Эос так и не научила, для этого надо было знать критский язык, а я еле-еле изъяснялся по-ахейски. Однако мы выделили с ней несколько ключевых слов, существенных для «нашего дела», и составили мини-словарь на всякий случай.

Вот он и наступил. Итак, послезавтра.

Что это будет за полет? Поверил ли Минос Дедалу? Один Дед полетит или с Икаром? Испытание или казнь? Вопросы, вопросы и вопросы.

Все решится послезавтра. Весь следующий день я превратил в упражнение по выживанию. Поиск пищи, приготовление, прием пищи, отдых. Два цикла. После второго я откопал «топор войны», а короче — свой арбалет, спрятанный в вещмешке вместе с запасом «болтов». Потом с другой стороны камня я откопал свою машинку времени — мою «индульгенцию» в этом настоящем.

Припортовую площадь я пересек, пока на ней еще было людно, так же удачно, как и вчера, с котомкой под видом бродяги. Мне удалось даже попить пресной воды. Лишь очутившись по другую сторону пирса, я почувствовал себя спокойнее. Там я затерялся в прибрежных скалах и стал ждать. Собрал и разобрал арбалет. Все действовало. Когда над Кноссом зажглись звезды, я натянул джинсы и пошел берегом к уже знакомому обрывистому языку, с которого днем должен был состояться полет. Несмотря на то что путь этот я проделывал второй раз, я резко замедлил ход, как только свернул влево от берега. Во-первых — без тропы, а во-вторых — шел я в другом направлении.

Час за часом я продирался сквозь кусты, иногда колючие, спотыкался, оступался и падал. Мне казалось, что этот кошмар никогда не кончится. Поэтому я даже удивился, когда подъем стал круче, а кусты почти исчезли. Это говорило о том, что я находился у подножия обрыва нашего «дромоса». Теперь стоило отдохнуть, дождаться рассвета и наметить приемлемый путь по обрывистой части языка.

Я решил, что мне стоит затаиться где-нибудь в конце взлетной полосы, чтобы видеть момент отрыва и начало полета. Любой другой вариант моего местонахождения был неприемлем, так как вносил опасность моего опознания и задержания и тем самым лишал меня свободы действий. Кроме того, я был на сто процентов уверен, что вероятность какой-либо подлянки для Деда и Икара была прямо пропорциональна удалению от линии старта. На старте чье-либо нежелательное вмешательство исключалось присутствием целой бригады знакомых и преданных Деду мастеров и подмастерьев. Во время разгона по склону, который наверняка будет оцеплен, любое вмешательство будет замечено и пресечено и в худшем случае приведет не к катастрофе, а к повторному старту. Самое опасное место для них — это конец «дромоса». Если что-то случится в момент отрыва, то это будет непоправимо.

Постепенно на сером скальном фоне обрыва стали прорисовываться черные кусты. Светало. Я пристально всматривался в крутой склон, пытаясь наметить путь подъема. Может быть, вы видели, как крымская Яйла обрывается у горы Ай-Петри? Этот обрывчик был высотой раза в три меньше. Но и этого с меня было вполне достаточно. Здесь придется попотеть часа четыре. А может быть, и больше.

Наименее трудным мне показалась трасса, начинавшаяся со старой осыпи, уходящей вправо, от которой дождевые потоки оставили только крупные и устойчивые обломки скал. Вверху эта осыпь переходила в систему вертикальных трещин с многочисленными выступами и даже кустарниковой порослью. Выше и еще правее шел ряд горизонтальных карнизов, разновысокими ступеньками поднимавшихся почти к самой кромке обрыва, куда я и стремился. Приладив поплотнее к спине вещмешок с арбалетом, я начал это вынужденное восхождение. Осыпь я преодолел сравнительно легко, хотя и не быстро. Трудности начались выше, в процессе постижения азов скалолазания. Вот тут я и вспомнил «тарелочника» Александра с его теорией пути наименьшего сопротивления людской цивилизации.

Я никогда не был скалолазом, но гимнастом был. В юности основным упражнением моей утренней зарядки было подтягивание на наличнике двери туалетной комнаты в нашей коммуналке. А так как ширина доски наличника не превышала полутора сантиметров, то вскоре я мог похвастаться тем, что подтягиваюсь два десятка раз на последних фалангах пальцев. Все это мне сейчас весьма пригодилось, когда я втянулся в вертикальную растрескавшуюся часть обрыва. Используя трещины и неровности, я медленно, но методично лез вверх, пытаясь при этом смещаться вправо, чтобы выбраться на ступенчатую часть склона, которую заметил снизу. Один раз, когда я использовал в качестве опоры для ноги камень, застрявший в расщелине, он ухнул вниз. Я чудом спасся, повиснув на руках, и вынужден был спускаться назад на несколько метров. После этого я долго делал дыхательную гимнастику, пока сердце, которое билось где-то у горла, не переместилось на свое обычное место.

По моим расчетам, я находился где-то посреди обрыва, как муха на стекле, как слеза на реснице, как... Впрочем, это уже не существенно. Главное, что я должен успеть. Не только успеть увидеть. Увидеть можно было и из-под обрыва. Успеть вмешаться, если это понадобится. У меня есть арбалет, а это уже кое-что. Больше всего меня беспокоил почему-то Итца. Никаких объяснений у меня на этот счет не было. Беспокойство было чисто интуитивным.

Было уже жарко, хотя солнце целиком скрывалось за «языком». Глаза щипало от пота. Босые ноги были ободраны и кровоточили — критские сандалии, бывшие на мне, я посеял во время ночного побега. Рубашка болталась лохмотьями. А за спиной, если обернуться, синей стеной вставало море. Сил у меня пока хватало. Злости тоже. Я продолжал карабкаться вверх, стараясь забирать правее. Хотя кое-где мне приходилось по тактическим соображениям менять выбранное направление, я думал, что все время приближаюсь к намеченному участку с горизонтальными уступами. Наконец, преодолев особенно трудный отрезок подъема, я оказался на небольшом по площади скальном карнизе, с которого был хороший обзор влево и вправо. Оказалось, что я немного ошибся. Уходить вправо надо было раньше. Теперь я находился уже выше второго ступенчатого карниза, от которого меня отделяла пустота вертикальной расселины. До начала карниза шириной метра в полтора было не больше трех метров, и к его краю прилепилось не то кривое низкое деревце, не то тощий старый куст.

Мой край расселины уходил вверх под небольшим, но отрицательным углом и был достаточно гладким, чтобы не пытаться по нему залезть. Стенка, простирающаяся влево, была почти такой же. Если учесть, что сюда я еле вскарабкался и обратного пути не было, то я был в ловушке. Используя передышку, я сбросил с себя то, что осталось от рубашки, и вдруг обнаружил на левом предплечье браслет с «машинкой», про которую забыл и думать.

«Черт побери! А ведь это получше любого страховочного конца. Главное успеть нажать, пока об камень не ударился».

Мое открытие меня развеселило, хотя я прекрасно сознавал, что если придется воспользоваться машинкой, то я не смогу вернуться в текущее событие, ибо не вел отсчета дней, проведенных на Крите. Счастливые часов не наблюдают. Постараемся обойтись без машинки.

Я потуже подтянул конец крепления заплечного мешка к поясу и примерился к карнизу с кустиком. В принципе, можно попытаться допрыгнуть и даже удержаться, если прыгать подобно кошке и приземляться на все четыре конечности, чтобы сразу «прилипнуть» к площадке. Я проделал сначала все мысленно, потом собрался и ринулся над пропастью.

Через мгновенье я лежал грудью на уступе, сжимая правой рукой кривой ствол куста, а левой — скальные неровности. Немного болела грудь и левое колено, но лежал я довольно «устойчиво» и никуда не соскальзывал. Наверное, прошла не одна минута, так как из трещинки выползла ящерка и замерла у меня под носом, ритмично раздувая то, что у птиц называется зобом.

Маленький успех тоже окрыляет. В меня словно вселился бес. Исчезла куда-то усталость. А сам я будто превратился в большого геккона и на каждом пальце у меня выросло по вакуумной присоске. Я уверенно поднимался метр за метром с карниза на карниз, используя малейшие горизонтальные выступы на скальной стенке. Приятный ветер с моря ласково осушал мою потную спину, подталкивая меня вверх.

Наконец долгожданный миг наступил. Я подобно монаху с известной средневековой гравюры из учебника астрономии, добравшегося до края Земли и просунувшего в любопытстве голову сквозь твердь небесного купола, также высунул свою маковку над краем обрыва, сразу же перемещаясь из вертикального мира в плоскостной со своими законами, звуками и предметами.

Полого вверх от меня тянулся ровный травянистый склон нашего «дромоса», ограниченный слева и справа двумя шеренгами воинов. В каждой из них копейщики чередовались с воинами, вооруженными лабрисами. Между шеренгами было метров сорок. Такое же приблизительно расстояние было между мной и ближайшим секироносцем.

Мне крупно повезло, ибо недалеко от меня оказался скальный выступ высотой чуть меньше метра и длиной около двух, который загораживал меня от всех находящихся на склоне. Взлету он мешать не мог, ибо находился почти напротив правой шеренги. Ползком переместившись за этот естественный бруствер, я стал изучать обстановку.

Правая, ближайшая ко мне цепочка воинов обозначала границу взлетной полосы, идущую вдоль обрывистой кромки языка, покрытой редкими кустами. Левая же отделяла ее от пестрой толпы зрителей, посреди которой возвышался помост с навесом от солнца, задрапированный яркими тканями и предназначенный, очевидно, для Миноса и его свиты. Далеко вверху по склону, там, где шеренги воинов почти сходились по законам перспективы, белели два аппарата, готовящихся к полету. В воздухе стоял легкий гул, как на стадионе перед футбольным матчем.

«Хорошо, что шеренги воинов начинаются далеко от обрыва и среди них нет лучников. Значит, с их стороны ни Дедалу, ни Икару опасность не грозит. По крайней мере, в процессе взлета».

Однако с другой стороны, напротив меня виднелась группа безобидных кустиков, которая отделяла толпу зрителей от обрыва. Между срезом обрыва и кустами оставалась площадка метров 25—30 шириной.

«Не такие они уж и безобидные эти кустики», — подумал я, стянув с себя вещмешок и осторожно извлекая из него арбалет, стараясь не высовываться из укрытия.

Тщательно, очень тщательно я собрал свое грозное оружие и развязал пучок коротких толстеньких стрел-болтов. Вероятнее всего, на противоположной от меня стороне «дромоса» зрителей от обрыва также отделяет цепочка воинов, но они мне не видны — мешают кусты. Однако для особенно настырных не составило бы труда при таком-то ажиотаже незаметно просочиться в эти кустики. Если уж и ждать весточку от Итцы, то только оттуда, потому что второе удобное место занято мною. Придя к такому умозаключению, я сделал медленный вдох — четыре секунды, задержку дыхания — три секунды, выдох — четыре секунды. После десятка упражнений я обрел нормальный пульс и мои легкие уже не работали как кузнечные меха.

Внезапно со стороны помоста с навесом раздался пронзительный всплеск музыки, а за ним барабанная дробь. Я взглянул вверх по склону. Белая полоска стала медленно увеличиваться. Я поместил болт в желоб на ложе арбалета и натянул обе тетивы.

Еще взгляд на взлетную полосу — видны четко оба аппарата, катящиеся по склону, ближайший к моему краю «дромоса» начал махать крыльями с небольшой амплитудой. Он вырывается немного вперед.

Бросаю взгляд на кустики напротив — никаких движений там незаметно.

Опять смотрю на полосу — различимы уже четко отдельные элементы конструкции аппаратов.

В кустах напротив ничего нового. Замечаю, что не слышно ни барабанов, ни гула толпы. Все замерло. Гляжу на полосу — они метрах в пятидесяти. Ближе ко мне Дедал. Это он вырвался вперед. У него амплитуда махов уже близка к резонансной. Икар тоже начал потихоньку раскачивать крылья. Пройдут секунды — и Дедал промелькнет мимо меня, а через небольшой промежуток времени и Икар.

«Конечно, промежуток! Промежуток! Вот когда надо глядеть в оба».

Встав во весь рост, я приложил арбалет к плечу. Дед должен узнать меня по джинсам и оружию. Вот пронесся фантастической птицей первый аппарат. Замерев, я впился взглядом в кусты и увидел, как из-за листвы поднялась рука с луком. Я прицелился. Промелькнул махолет Икара. Враг медленно натягивал тетиву, намереваясь послать стрелу ему в угон.

Я выстрелил. Болт метнулся в кусты — рука дернулась и исчезла, но и стрела успела уйти с вражьего лука. По крайней мере, мне так показалось.

Взглянув налево, я увидел, как, медленно помахивая крыльями, летит Икар, а немного впереди и левее — Дедал. Вот он, момент истины.

Я не мог оторвать от них глаз. Они летели и летели, как две белые чайки на фоне синей бездны. Скоро совсем трудно будет отличить их от настоящих чаек.

Рев голосов заставил меня очнуться и обернуться. Копейщики бежали ко мне, оставляя мне свободным путь только к обрыву. Я решил, что не стоит искушать судьбу лишний раз, разжал руку, державшую арбалет, нащупал выступающую клавишу на машинке и плавно утопил ее.

29/10/1999 г.

Москва, Строгино