Умиротворенный, я лежал на спине, глядя туда, где шест вонзался в купол шатра, и постепенно впадал в то приятное состояние, которое все люди называют сном.

 Утром возбужденный и радостный Дед, каким я его давно не видел, растолкал меня и сообщил, что мы с ним идем на гору Иду к пещере Зевса, чтобы принести ему жертву.

 — Видишь ли, Майк, здесь нет храма Афине, но ведь Афина была рождена Зевсом, который создал ее из своей головы. А Афине я нынче очень обязан.

 Улыбаясь, он сунул мне набитую котомку, а сам взвалил себе на плечи черного барашка со спутанными ногами, и мы пошли к стоянке колесниц. Используя систему перекладных, мы к вечеру достигли подножия горы со снежной вершиной, и заночевали в хижине пастуха. Ранним утром мы были уже на ногах. Дед, видимо, хорошо знал дорогу, так как под нашими ногами всегда была хоть и еле заметная, но все-таки тропинка. Медленно и верно, иногда меняясь ношами, мы взбирались на гору. Наконец, когда солнце почти достигло своего полуденного положения, мы добрались до священной пещеры. Находилась она почти на границе леса. Выше шли только луга и снег. Перед пещерой был примитивный алтарь из нескольких камней на ровной площадке со следами огня. Мы сбросили на траву ношу и с удовольствием разогнулись.

С площадки открывался потрясающий вид на остров, который очень напоминал мне южный берег Крыма с Керченским полуостровом, отрубленный от всего массива гигантским мечом и брошенный в другое море. С высоты хорошо были видны корабельные стоянки вдоль береговой линии, черточки кораблей на виноцветном просторе, как писал Гомер, и белопенные портовые города.

 Дед достал из котомки огниво в небольшом кожаном кисете и добыл огонь. Когда костер разгорелся, он попудрил барашка ячменной мукой с солью и пролил его кровь над алтарем. После этого весьма умело и даже изящно освежевал и разделал тушку. Отрезав язык и нанизав его с лучшими кусками мяса на свежесрезанные гладкие прутья, Дед пристроил их между двух камней с краю костра, а остальные возложил на его середину. Затем Дед налил вино в два килика и, взяв один, приблизился к алтарю. Он вполне серьезно, глядя в зев пещеры, произнес горячую речь, в которой благодарил Зевса, отца мудрой Афины, за то, что та не оставила его в беде. Замолчав, он сплеснул немного вина на обагренные камни и обернулся ко мне.

 — Хвала Зевсу и Афине, Майк! Она поделилась со мной секретом богов. Теперь я с Икаром смогу улететь. Раздели же со мной мою радость!

 Я взял бокал, наполненный для меня, и шагнул к Деду. Сплеснув богам, как и он, я выпил вместе с ним, а потом попросил рассказать все подробнее.

 — Вчера, когда в раздумье слонялся по площадке у шатра, я присел на качели и стал тихонько раскачиваться. Вдруг в моей голове возникла мысль, которой раньше там не было, — крылья в полете — как качели, которые может раскачать и ребенок, нужно только, чтобы на аппарате была сила, возвращающая крылья в положение равновесия.

 О, премудрая Афина! Что может быть проще?

 Дед вскочил с камня у костра и подбежал к стройной молодой сосенке метров двенадцати высотой, корни которой прятались в тощем слое земли, покрывавшей скальную площадку. Он уперся в нее изо всей силы и попытался повалить, но из этого ничего не вышло.

 — Ты видишь, Майк?! Я не могу свалить это дерево. Силенок не хватает. Но можно ведь иначе.

 Он уперся руками в дерево и затем резко отшатнулся от него. Крона сосны встрепенулась легонько. Дед опять уперся в ствол и опять откинулся. Теперь можно было заметить легкое движение верхушки. Через несколько колебаний сосна уже размахивала кроной, затем корни ее вырвались из почвы, и дерево с треском повалилось с обрыва. Ликующий Дед победоносно глядел на меня.

 — Ты видел это, Майк?!

 — Да, Дед! Ты титан. Но здесь упругость самого дерева возвращала его в состояние равновесия. А как быть с крыльями?

 — Там тоже все просто, Майк. Крепим к раме подвески с обеих сторон по боевому луку, а тетиву каждого из них соединяем с крыльями. В «мертвом» полете крылья распластаны и луки частично натянуты — это равновесие. А дальше — раскачивай крылья и лети. Можно и с земли разогнаться, как это делают крупные птицы.

 Мы еще долго сидели у костра, запивая шашлык терпким сухим вином и обсуждая конструктивные особенности, необходимые для обеспечения взлета аппарата с земли из состояния покоя. Спуск с горы показался нам коротким и легким.

 Долго, очень долго в тот день не мог я уснуть. Я лежал с открытыми глазами и думал. Я понял, что мы с Дедом пришли не больше и не меньше как к открытию. Мы открыли принцип полета на машущих крыльях с использованием мускульной силы. Это открытие объясняло все и все примиряло. Самое главное, что резонансный принцип открывал путь в воздух даже ребенку. Теперь я верил в то, что Икар мог улететь с Крита. Все становилось на свои места. Связь времен замкнулась. Теория автоколебаний и старые качели кносского Лабиринта соединились во времени и пространстве. Тихо и мирно я погрузился в сон. И снилось мне, что я бегу вниз с зеленого холма с крыльями Деда. Вот упругий поток воздуха поднял крылья и натянул луки. Мои ноги почувствовали упор стремян, а пальцы стиснули перекладину. Земля ушла из-под ног. Я тяну перекладину на себя, изо всех сил упираясь в стремена. Она немного подается, и крылья идут вверх, а потом вниз. Уловив ритм, я постепенно раскачиваю крылья. И вот они, набрав силу, мерно и плавно несут меня над морем травы, потом просто над морем вперед, к широкому чистому горизонту.

 По возвращении в Кносс я рассчитывал увидеть Деда за немедленным прилаживанием луков к одному из готовых летательных аппаратов, но ошибся. Я опять недооценил его. Нет, он не стал собирать махолет целиком для полета. Он не стал делать того, что могло нас выдать. Он поступил иначе. Мы вместе собрали только треугольную раму с балкой-фюзеляжем и синхронизатором движений крыльев. Затем Дед приказал изготовить из толстого бамбука два стержня, заменяющие крылья, со всеми элементами креплений трособлочного привода. Пока подмастерья изготавливали имитаторы крыльев, мы с Дедом занялись определением истинного положения центра парусности крыла. Начертив на квазикартоне контур крыла в масштабе один к десяти, Дед нашел его центр тяжести, уравновесив на острие ножа — это и была ориентировочно точка приложения равнодействующей воздушных нагрузок. Расстояние от нее до балки-фюзеляжа было плечом этой силы. Удвоив это расстояние, Дед отложил его на траве от одной из колонн наших качелей у шатра и вбил колышек.

 — А теперь надо перенести сюда вторую колонну, Майк, — сказал он.

 К вечеру колонна стояла на новом месте, и готовые имитаторы лонжеронов лежали у наших ног. Я уже понял задумку Деда, но не стал его огорчать своей догадливостью.

 На следующий день мы завершили всю работу. Имитаторы лонжеронов были соединены с балкой-фюзеляжем и стержнями синхронизатора махов, а их консоли мы закрепили на верхних концах разнесенных колонн старых качелей. Потом Дед принес два одинаковых боевых лука и привязал каждый срединной частью к углам рамы подвески пилота. Обмотав тетивы луков полосками выделанной кожи, он соединил имитаторы лонжеронов с луками так, чтобы при их поднятии тетива натягивалась. Отойдя шагов десять в сторону, я критически осмотрел сооружение. Все было нормально, и первый испытательный стенд был готов к работе. Бескрылая конструкция легла на колонны теми местами, где должны были действовать суммарные подъемные силы каждого крыла. Оставалось только опереться поясом о перекладину рамы и вставить ноги в стремена.

 Но Дед был педантичнее меня. Он взял веревку и небольшой мешок. Наполнил его песком, вес которого был равен весу неучтенных элементов конструкции махолета. Охватив углы полупустого мешка удавками, он завязал его так, что образовались две лямки, как у рюкзака, и после этого водрузил его себе на спину.

 — Вот теперь все, — подмигнул мне хитро Дед и встроился в сооружение. Вся конструкция просела вниз под действием веса пилота и упруго закачалась. Когда восстановилось равновесие, имитаторы лонжеронов составили угол, характерный для обычного угла поперечного «V», а полусогнутые ноги в стременах были достаточно далеко от грунта. Налицо была картина, характерная для планирующего полета.

 — Ну, Дед, а теперь давай потихоньку. И да поможет тебе твоя Афина!

 Дед потянул на себя перекладину, упираясь в стремена, и все сооружение качнулось вниз. Он ослабил усилие, и конструкция пошла вверх. Вверх — вниз, вверх — вниз. Колебательный контур в натуральную величину работал как часы. Это был успех. Дед сиял. После него залез я и убедился, что все работает нормально. Система легко входила в резонанс, злоупотреблять которым сейчас не имело смысла, ибо не было оттока энергии по каналу воздушного сопротивления.

 Накачавшись вдоволь, мы послали за Икаром и потом долго и с удовольствием убеждались, что и у него все получается прекрасно.

Вечером мы устроили маленькую сиесту. Было выпито много хорошего сухого с фестских виноградников и построено много воздушных замков, хранящих секреты о самом ближайшем будущем.

 А будущее это оказалось совсем не таким, как мы его себе представляли.

ГЛАВА 9

Дромос для бескрылых

Ожидать всего самого худшего и,

в случае если это худшее грянет,

мужественно переносить его

с кротостью и терпением.

Монтень

Надо сказать, что к тому времени отношения мои с Эос достигли очень интересной фазы. С одной стороны, я настолько свыкся с ее близостью и присутствием, что уже и не представлял себе иного существования. С другой — я прекрасно сознавал, что связь со мной грозит ей большими неприятностями, ибо сложившаяся напряженная ситуация должна была вот-вот разрешиться легко прогнозируемым кризисом, который приведет к исчезновению основных мифических действующих лиц. А вот что ждет второстепенных персонажей, таких как Эос или я например, предсказать было просто невозможно. Поэтому, наступая себе на горло и на сердце, я как мог отодвигал потихоньку от себя Эос, внушая ей, что мы должны видеться на людях как можно реже. Тем не менее она оставалась для нас источником новейшей информации, как и раньше.

 И в этот раз новость пришла вместе с Эос. Она сообщила нам, что в разговоре с приближенными Минос проговорился о своем желании потребовать от Дедала очередной демонстрации достигнутых успехов.

Честно говоря, эта новость поставила нас в затруднительное положение, ибо мы завязли в противоречиях. Нам желательно было бы показать успешный сдвиг работы с мертвой точки, чтоб ее не закрыли совсем, но в то же время мы не собирались делиться своими секретами и при этом нам очень хотелось каким-нибудь образом отбить у Миноса на некоторый период интерес к нашим экспериментам, чтобы достигнуть временного ослабления слежки. Любое послабление могло способствовать успешному осуществлению побега. Мы поняли, что тянуть с этим уже нельзя.

 И вот как-то утром Дед был вызван к Миносу. Краткий пересказ их беседы сводился к следующему. Дед вынужден был сказать, что особых сдвигов в работе пока нет. На это Минос возразил, что знает об удачных полетах в холмах и удивлен, что его об этом не известили. Дед, еще раз отметив наличие слежки, ответил Миносу, что полеты с холмов считает «мертвым полетом» с потерей высоты — вниз и недалеко. Для самостоятельного же машущего полета, который он обещал, по-прежнему не хватает сил, и он занят разработкой рычажного механизма для преодоления этого конструктивного недостатка. Минос выразил желание увидеть планирующий полет и назначил десятидневный срок для подготовки к его демонстрации.

Весь вечер мы сидели с Дедалом у очага и думали, как быть. В конце концов мы решили показать планирующий полет с искусственной горки, который, с одной стороны, раскрывал бы явное наличие летных качеств у аппарата, а с другой — показывал бы его явное и неизбежное снижение. Эстакада имела профиль полуволны синусоиды, где ее горб — стартовая площадка — возвышался на высоту больше двадцати метров, а нижняя кромка обрывалась на десятиметровой высоте. Конструкция эстакады состояла из двух разновысоких деревянных ферменных башен и промежуточных опор, на которых лежал настил из поперечных досок, покрытых циновками шириной метров шесть. На стартовую площадку вела зигзагообразная лестница. Все вместе здорово напоминало лыжный трамплин, только с той разницей, что лыжник после полета приземлялся на склон, а у нас имелся в наличии внутренний дворцовый двор, мощенный каменными плитами. Разница была огромная. Поэтому все время, пока строилась эстакада, мы с Дедом и двумя воинами-охранниками проводили в холмах, оттачивая искусство «мертвого полета». Дед чувствовал себя в планирующем полете очень уверенно и научился мастерски сажать аппарат по-вороньи, перед самой землей резко увеличивая угол атаки. Естественно, что в этих полетах два лука-осциллятора не использовались.

 Незадолго до конца строительства трамплина Минос навязал Деду дворцового силача и гимнаста Гилла для обучения его планированию. Пришлось согласиться. Дед не скрывал, что это его озадачило, так как Минос не посвятил его в свои планы относительно дальнейшего использования способностей, приобретенных Гиллом. Может быть, после полета Деда заставят лететь и Гилла, чтобы убедиться в доступности применения аппарата любым смертным. Нам оставалось только гадать. Изменить что-либо было уже поздно. Гилл был веселым и безобидным малым, и мы не желали ему зла, поэтому добросовестно передавали ему свои знания и приобретенные навыки. Спросил он и про машущий полет. Дед объяснил ему все, как было, кроме, конечно, осцилляторов. В итоге он научился довольно сносно планировать и приземляться.

Рано или поздно, но все кончается. Кончился и этот этап — подготовка к полету с трамплина.

 Был назначен день и конкретное время. Демонстрация должна была состояться после полудня, когда спадет жара. И день настал. С самого утра по холодку мы с Дедом облазили весь трамплин и дворцовую площадку, примериваясь и приглядываясь.

 — Майк, — внезапно обратился ко мне Дед. — Когда будешь собирать аппарат, не удивляйся, если увидишь на нем два лука, встроенных в конструкцию.

 — Как же так, Дед?! Ведь можно все...

 — Ни в коем разе! Все продумано и рассчитано. Я теперь как хитроумный Одиссей, о котором ты мне рассказывал. Пришлось немного улучшить конструкцию разгонной тележки. Я взял парные колеса большими — они меньше отзываются на неровности — и прикрепил их съемной вилкой к конструкции аппарата через тетивы луков, а третье колесо оставил маленьким. Движение стало очень плавным. Хочу сказать Миносу, чтобы он приказал переделать крепление колес на всех колесницах Крита.

 — Значит, в существующей конструкции луки служат только для плавности хода, а когда надо, то...

 — Совершенно верно, Майк. Когда будет надо, то достаточно двух крюков, чтобы включить луки в колебательную систему. А при взлете аппарат с человеком снимается с вилок, и тележка остается на земле.

 — Афина тебя не оставила, Дед. Но мне кажется, что ты у нее давно уже в долгу.

 — Правда, здесь есть еще одна маленькая хитрость. Сегодня во время демонстрации луки останутся на тележке при ее отделении, а когда наступит время Большого Полета, луки останутся на аппарате.

 — Уж не одни ли у вас с Одиссеем предки, Дед?

 — Ну если по большому счету, то все мы потомки Эрехтея.

 После сиесты аппарат, собранный у подножия трамплина нашей бригадой, аккуратно на веревках втащили на стартовую площадку и закрепили там носом против ветра, направление которого было приемлемым.

С наступлением предвечерней прохлады было выставлено оцепление, и на трибунах Большого двора стала собираться публика, в основном из дворцовой знати. Я с группой мастеров готовил аппарат на трамплине, а Дед ждал появления Миноса недалеко от его ложи. Мы видели сверху, как появился Минос со свитой. Видели, как Дед разговаривал с Миносом, как после этого пересекал дворцовую площадь, направляясь к трамплину.

 Когда мы десять раз все проверили и Дед встроился в аппарат, по нашему знаку двое воинов, бывшие с нами на стартовой площадке трамплина, забили мечами по своим щитам, объявляя трибунам о нашей готовности. В ответ со стороны царской ложи ударил гонг. Дед сам оттолкнулся одной ногой и, поставив ее на тележку, тронулся вниз. Мы же поддерживали хвост махолета сколько могли, чтобы обеспечить нужное направление. Аппарат очень плавно скатился вниз, набирая скорость, и незаметно его движение перешло в скольжение по воздуху.

Полет Деда был безупречен. Он аккуратно спланировал, и даже смог сделать небольшой вираж в сторону ложи Миноса, где и сел по- вороньи, погасив скорость почти до нуля. Трибуны взревели, и это напомнило мне минувшую «корриду», Тесея, Минотавра и прочие прелести.

 Мы видели сверху, как Дедал подходил к ложе Миноса и как немного позже он пошел к трамплину, но уже со спутником. Этим спутником, как мы разглядели позже, оказался Гилл. По приказу Дедала аппарат опять втащили наверх. Туда же втащили еще одну стартовую тележку, заготовленную по велению предусмотрительного Деда. Затем Дед и Гилл поднялись по лестнице к нам на площадку.

 — Майк, сейчас полетит Гилл. Так хочет Минос. А я хочу, чтобы ты спустился и внимательно понаблюдал за полетом со стороны. Думаю, что со стороны виднее.

 Я с грохотом скатился по ступенькам и побежал в сторону, чтобы видеть весь полет как бы в профиль. Отбежав метров тридцать, я остановился. Опять загремели мечи о щиты. Прозвучал гонг. Аппарат тронулся и покатился. И я четко увидел, как Гилл начал приседать и выпрямляться, пытаясь махать крыльями. Пока скорость была небольшая, это ему удавалось. Но как только он оторвался от трамплина, крылья замерли в верхней мертвой точке, и это было еще не самое страшное. Страшным же было то, что, пытаясь махать, Гилл забыл о центровке, и аппарат взмыл вверх по крутой кривой. Это было так знакомо, что у меня замерло сердце.

 Зависнув на мгновение в воздухе, аппарат скользнул сухим листом на хвост и затем врезался носом в каменные плиты двора. Трибуны опять взревели. К месту падения бежали воины от ложи Миноса и люди из нашей команды, находившиеся у подножия трамплина. Побежал и я.

Гилл лежал неподвижно в неестественной позе с окровавленной головой. Я попробовал нащупать у него пульс на шее, но безрезультатно. Воины уложили тело Гилла на скрещенные копья и унесли в покои Лабиринта. Кровь засыпали песочком, который затем замели, и публика стала постепенно расходиться.

 Команда Деда забрала разбитый аппарат. Он пострадал не очень сильно. Вся нагрузка при ударе пришлась на носовую часть балки-фюзеляжа и треугольную раму, которые и оказались сломанными. Крылья спасла их упругость и малая масса.

 Вечером был разбор полетов. Дед казался обескураженным и растерянным. Я всеми силами пытался помочь ему прийти в себя, используя чисто языческий стереотип восприятия действительности.

 — Ты, Дед, тут ни при чем. Так распорядились боги.

 — Боги-то боги, но если бы Минос не приказал Гиллу махать крыльями, он был бы жив. А Минос далеко не Бог, хотя и хотел бы внушить всем это. А самое главное — Минос мне не доверяет. Вот и заставил лететь Гилла.

 — Да, против этого не попрешь. Но зато теперь, когда он убедился в необходимости доработки аппарата, он на какое-то время оставит тебя в покое. И этим временем надо будет воспользоваться.

 Есть в ландшафте пригорода Кносса один участок местности, который мы с Дедом давно присмотрели. Если стать лицом к морю, то слева в двух-трех километрах от Лабиринта высокие пологие холмы обрываются языками крутых скал в сторону моря, оставляя между собой и линией прибоя метров четыреста пространства, заполненного разнокалиберным камнеломом и колючим кустарником. Лучших условий для задуманного побега нельзя было придумать. Ровный и длинный склон с короткой травой, прижатой к земле северными ветрами, обеспечивал необходимый разбег, а высокий скальный обрыв давал необходимый запас высоты на введение колебательного контура в резонанс. Увидев это местечко, Дед сказал, что в Аттике такая скала была бы выбрана старейшинами любого полиса для приведения в действие смертного приговора.

 — Но это лишь для бескрылых, — заметил я ему.

 Два дня спустя после трагедии с Гиллом мы с Дедом, захватив луки, пошли к «дромосу». Так мы с мрачным юмором назвали склон одного из языков, выбранный нами для побега. Постреляв немного для отвода глаз возможных соглядатаев, мы обшарили все вокруг и нашли удобную вместительную расщелину в камнях, скрытую кустами, где можно было бы припрятать аппараты в разобранном виде. Место было пустынное — сюда не ходили, иначе были бы тропинки. Итак, дело было за малым — оставалось всего лишь перетащить скрытно два аппарата и спрятать их в расщелине. Но как это сделать, если мы были под постоянным наблюдением? Весь вечер, сидя у очага в мастерской у Деда, мы разрабатывали план подготовки побега. Так и не придумав ничего толкового, мы разошлись спать.

 Утром Дед был радостен и энергичен, в отличие от меня. Оказывается, он почти не спал ночь, но зато у него был план.

 — Я тебе все расскажу по дороге, — сказал он. — Сейчас же подбери пару ножей поострее, а также захвати в суму ткани, которая шла на обшивку крыльев, в том же количестве. Да не забудь туда же веревочных концов приблизительно столько же, сколько их на аппарате. Еще обязательно возьми побольше фестского крепкого, чтобы упоить наших чернокожих хранителей.

 Когда я приготовил все, что нужно, маленькая группа из пяти человек тронулась к «дромосу». Впереди шли мы с Дедом, обремененные заплечными сумами, чуть поодаль беспечно шагал Икар, которого Дед пригласил в последний момент, а за нами шли наши чернокожие стражи-хранители, по совместимости еще и носильщики. Они тащили на плечах разобранный аппарат в виде длинного пакета из стержневых элементов, обмотанного сверху обшивкой крыльев и перевязанного растяжками. По дороге Дед изложил мне свой план, и я нашел его блестящим.

 Прибыв на место, мы выбрали площадку, на которой удобно было бы собрать аппарат, перекусить, и самое главное, с которой можно бы было спланировать к потайной расщелине. Пока мы возились со сборкой махолета, все здорово проголодались и с удовольствием уселись перекусить. Райский южный пейзаж, чудесная солнечная погода и физический труд весьма способствуют аппетиту, и конечно же, возлияниям. Мы всему отдали должное, но вовремя остановились, так как нам предстояли полеты. Стражникам же, которые расположились в тени кустиков, мы предоставили в полное распоряжение весьма обильный стол, накрытый на травке, единственным недостатком которого было полное отсутствие воды для разбавления вина. Воды мы захватили с собой почему-то очень мало. Слегка не рассчитали.

 Понаблюдав за парой полетов, нубийцы улеглись в тенечек, скрашивая ожидание глотком-другим сухого вина. Через некоторое время к ним присоединился недовольный Икар, сказав, что при неудачном приземлении аппарат был поврежден и требует ремонта. Полеты пришлось прекратить, а отец с Майком разбирают махолет и пакуют его для доставки в Лабиринт. Стражи восприняли это вполне нормально и продолжали свою сиесту, только теперь вместе с Икаром.

 Тем временем мы с Дедом развили бешеную деятельность. Пока он разбирал и упаковывал совершенно неповрежденный аппарат, я в ближайших зарослях срезал и зачищал от веток и коры жерди нужной длины, которые должны были имитировать весь стержневой набор. Затем мы извлекли из сумы, используемой Икаром в полетах в качестве дополнительного груза, ткань и концы, захваченные мною из Лабиринта, и создали упаковку, ничем не отличающуюся внешне от той, которая была доставлена нами к «дромосу». Спрятав махолет в расщелине, мы взвалили свежеизготовленную продукцию на плечи и поднялись к месту нашего пикника. На мой взгляд, стража была в нужной кондиции, хотя и не потеряла способности к целенаправленному перемещению в пространстве и времени, и даже с грузом.

 Мы потихоньку собрались и направились к Лабиринту. Никакого сомнения у наших бдительных хранителей относительно содержимого упаковки, которую они несли, естественно, не возникло. Для этого надо было быть специалистом.

 Поздно вечером в нашем шатре-мастерской фальшивая укладка была распакована, а свежесрезанные жерди пошли на топливо для очага вперемешку с сухими дровами, чтобы не задохнуться от чрезмерного дыма. Оставался еще один аппарат, который надо было доставить к «дромосу» к «часу икс». Теперь, когда один из аппаратов лежал в расщелине, медлить было больше нельзя. Тем более что по всем критским приметам в это время года северный ветер отличался наибольшим постоянством. Побег назначили через сутки.

 Целый день мы готовились к намеченной операции совершенно незаметно для непосвященного. До вечерней трапезы Дед несколько раз беседовал с сыном, устроив настоящий экзамен по теоретической части осуществления полета. Очевидно, наши практические занятия в холмах не прошли даром, так как Икар весьма внятно и с большим пониманием смог объяснить всю последовательность действий по взлету и дальнейшему полету, включая и ввод аппарата в резонанс. А это, кстати, было самым слабым местом во всей затее, ибо отсутствовала необходимая практика, если не считать тренировки на имитаторе, сооруженном на столбах старых качелей.

 После обеда, который по времени скорее был ужином, мы проверили еще раз комплектацию оставшегося аппарата и тщательно упаковали его в длинную укладку, удобную для переноски, под предлогом подготовки к завтрашним полетам. Естественно, что никаких колес для разбега на этот раз не предусматривалось. Дед с сыном должны были со склона войти в планирование, а потом уже в резонанс.

 Как обычно, мы допоздна засиделись у очага за сухеньким и предложили нубийцам составить нам компанию. Те не отказались и приняли грех на душу, а вместе с ним, ничего не подозревая, и дозу снотворного, которую Дед весьма ловко сумел им преподнести на дне заранее приготовленных чаш, наливая туда из общей амфоры. В эту ночь мы не спали. Когда, по мнению Деда, бог сна Гипнос овладел Кноссом, мы оставили посапывающих стражей и тремя тенями выскользнули из шатра. Дед и я несли аппарат, а Икар — легкую сумку со снедью, чтобы подкрепиться перед стартом. Больше у нас ничего не было, если не считать по ножу и огниву в поясах у каждого на всякий случай. Несмотря на ночную темноту, мы не шли, а почти летели к «дромосу» по уже запомнившемуся маршруту, которому так и не суждено было стать тропой. Вот и расщелина. Вытащили второй аппарат и принялись за сборку. Темнота не была помехой, так как все операции повторялись нами уже много раз. Кроме того, конструкция аппарата не содержала элементов, способных потеряться, — все мелкие детали, оси, чеки были привязаны короткими концами к крупным сборочным единицам. Работа шла молча и сосредоточенно. До того сосредоточенно, что мы даже не заметили, как на поляне у расщелины стало вдруг как-то людно.

 Глаз человека так устроен, что замечает малейшее перемещение на периферии поля зрения. Вот и мы, наверное, краем глаза уловили что-то и подняли головы. То, что мы увидели, заставило нас в отчаянии опустить руки. В рассеивающемся мраке ночи, который еще нельзя было назвать рассветом, по всему периметру поляны торчал частокол копий и угадывались фигуры приближающихся воинов.

 «Слава богу, что не лучники!» — мелькнуло у меня в голове.

 — Дед! Я сейчас попробую смыться, иначе я не смогу быть тебе полезным. Свяжусь с тобой через Эос. Ты же от всего отказывайся. Стой на своем. Говори, что мы готовили не побег, а очередное испытание. Укажи на отсутствие колес. Загни что-нибудь про ночной зефир и групповой полет. И используй любую возможность убедить Миноса в твоей лойяльности. Любую.

 — Ладно, Майк. Да хранят тебя боги!

 Путь к побегу я видел только один. Как подкошенный я рухнул в траву и покатился к расщелине. Только там имелся еще разрыв в цепочке копейщиков, окруживших поляну. Почти у цели я вскочил на ноги перед самым носом воина, который оказался резвее всех. Воспользоваться копьем я ему не дал. Резкий удар ногой в солнечное сплетенье заставил его на некоторое время отключиться от событий, развертывающихся на поляне, а я, сделав кувырок через голову, буквально нырнул в расщелину, заросшую кустарником. Хорошо, что на мне были джинсы и сорочка, спрятанные до поры до времени и одетые мной в эту так неудачно складывающуюся ночь. Я ломился сквозь колючки, как лось, оставляя на них образцы тканей двадцатого века. При этом мне не надо было прикладывать никаких усилий, ибо склон был довольно крут и на меня работала сила тяжести. Внезапно кусты кончились, и я вынесся в каменный желоб, заполненный крупными и мелкими камнями, которые тут же поехали из-под меня и со мной со страшным грохотом.

 «Каменная осыпь!» — с ужасом подумал я, и на мгновение почувствовав под ногами массивную, хоть и скользящую, опору, оттолкнулся от нее и ринулся в сторону, пытаясь обрести более надежную твердь. Мне удалось закрепиться на скальном выступе в прыжке от предательской ложбины. Грохот ушел вниз, а слева от меня тихо струились мелкие камешки. Наверное, больше ни один дурак не сунется сюда. Сверху надо мной нависали кусты, а справа был крутой скалистый склон. Потихоньку я стал уходить по этому склону направо, пользуясь прикрытием карниза из кустов. Уходить — это, конечно, не то слово. На самом деле я распластался на этой скале, как бабочка в коллекции, пришпиленная булавкой, и передвигался, как все скалолазы, отрывая при перемещении только одну конечность, оставляя три в контакте с горой.

 Понемногу мои усилия увенчались успехом, и я оказался на противоположной от расщелины стороне «языка», соседнего с тем, по склону которого хотели взлетать Дед с Икаром. Здесь, под кустистым карнизом я отыскал удобную нишу, где можно было разместиться только лежа, и устроился в ней, замаскировав вход изнутри камнями. Бесконечная ночь и упражнения по скалолазанию немало способствовали тому, чтобы усталость одержала верх над волнениями за судьбу беглецов-неудачников, и я вырубился, хотя в щели между камнями уже струился свет.

ГЛАВА 10

Там, где сфинксы с орлиными головами

Трудно соблюдать меру

в могуществе.

Монтень

 «Сила женщины — в ее слабости, — подумал Минос. — А в чем сила правителя?»

 Он давно уже сидел в своем небольшом тронном зале совсем один, если не считать двух стражей, застывших у входа, и мучительно искал выход из создавшегося положения. Минос любил это помещение, где не было ничего лишнего. Яркая роспись стен в бело-красных тонах всегда создавала ощущение приподнятости. Казалось, что алое пенящееся море с колеблющимися стеблями у кромки прибоя, увенчанными бутонами, окружало квадратный клочок суши. Всего десять на десять локтей с одиноким и аскетическим каменным троном с высокой прямой спинкой и приступочкой для ног, но без подлокотников. А по периметру, как бы сразу за скамьями вдоль стен, охраняя это пространство, головами друг к другу по паре на каждой стене лежали невиданные сфинксы с орлиными головами, написанные Дедалом. Он выпрямил спину, ощутив приятный холодок камня, и подумал, что со стороны, наверное, очень похож на фараона со своими лежащими на коленях руками и сдвинутыми вместе ногами.

 Его считали мудрым и справедливым. А почему? Да, он правил Критом с девятилетнего возраста. Да, он дал критянам законы. Но что это за законы? Это же элементарные истины, которые должен соблюдать любой разумный человек без какого-либо усилия. Не пей до опьянения. Не убий. Не укради. И прочая, и прочая. Но любой закон рождает беззаконие. Любой запрет рождает соблазн его нарушить. Поэтому чем меньше законов — тем лучше. Он всегда пытался следовать естественному ходу событий и не мешать им свободно развиваться. Внутреннее чутье ему подсказывало, что все новое, молодое и цветущее должно само вырасти в благоухающий и полезный плод. Он всегда давал возможность своим подданным, известным, как Дедал, и совсем безызвестным, проявить себя на том поприще, которое они сами выбрали. Может быть, поэтому в его царстве процветали свободные искусства и ремесла, а лица людей, не знавших рабства, были безоблачными и веселыми. А ведь совсем рядом страна, раскинувшаяся по берегам Нила, где даже каждый свободный человек чувствовал себя рабом. Там власть держалась на кончике бича из бегемотовой кожи.

 Нет! Сочувствие, участие и равноправие, где можно и насколько можно, — вот основа поведения правителя. Наказывать других — это наказывать себя. Минос не любил ни наказывать, ни судить. Прибегал он к этому в самом крайнем случае, когда или народ, или обстоятельства требовали этого. Он избегал проявлять силу, которая порождала страх.

Но он бывал беспощаден и неумолим в тех редких и единичных случаях, когда промедление было смерти подобно. Он действовал, как воин, решительно и единолично, принимая всю ответственность только на себя. Он быстро и жестоко отсекал все, что несло зло для его царства, а потом, как врач, долго и бережно пеленал и лечил обрубок. Не эта ли тактика привела к тому, что на Крите и островах нет разбойников, воров и насильников?

 Сильный флот избавил его от пиратов в своем островном государстве, а также от необходимости строить крепостные стены вокруг прибрежных городов. Да, мой флот — это основа безопасности и власти. Власти вовне царства. А внутри? На чем держится его власть? Он не был злодеем и не шел к власти по головам других. Он не был также и временным увлечением народа, ибо был уже в преклонном возрасте, а ни бунтов, ни каких-либо других выражений недовольства не помнил. Использовал ли он достоинства других? Да, но только в пользу государства и не забывал воздать по заслугам. Значит, все-таки его власть держится на каких-то качествах, присущих ему лично. Это, конечно, тоже победа.

 Но Минос знал, что любая победа — это всегда и поражение, так как демонстрация силы свидетельствует о неуверенности. Поэтому он всегда с неудовольствием вспоминал о победоносной войне с материковыми ахейцами, по вине которых погиб Андрогей. Может быть, и не было в том их вины. Горе лишило его разума. Но что сделано — того не вернешь. Он вспомнил, как после похода на ахейцев ушел в пещеру и пробыл в ней целый лунный цикл, советуясь с богами и принимая только воду. Постепенно Великое Молчание вошло в него. Вспышки ярости и гнева перестали озарять небосвод его сознания, а само оно превратилось в спокойную зеркальную гладь, способную отразить каждое явление и ответить рябью на любое, даже самое ничтожное событие. Он опять стал открыт и восприимчив, как и подобает мудрому правителю. Он знал, что поход на Ахайю рано или поздно породит противоположное действие, и был внутренне готов к этому. Для него не был неожиданностью визит Тесея — он ждал чего-то подобного. Но теперь он не стал отвечать силой. Он знал, что только податливость может поглотить сопротивление без его возобновления.

 Как же быть с Дедалом?

 Подспудно Минос прекрасно понимал, что дело вовсе не в Дедале, а в его лекаре Итце. Где-то, наверное, Дедал пересек ему дорогу. Итца явно неравнодушен к Дедалу. Это он обвинил Дедала в содействии Тесею при его побеге, хотя прямых улик у него не было. Это он уговорил Миноса установить постоянную негласную слежку за Дедалом. А теперь вот Итца утверждает, что Дедал с сыном задержаны в тот момент, когда они собирались улететь с Крита. М