1956-й!

Свое 20-летие я отмечал в общежитии ВГИК (Всесоюзный государственный институт кинематографии), в котором я учился. Надо сказать, что в те времена (впрочем, наверное, и сейчас) в студенческое общежитие попасть было непросто. А в наше, где жили и некоторые уже получившие всесоюзную известность киноактеры, пройти было не легче чем на секретное предприятие. Скажем, чтобы увидеть красавца Володю Гусева, сыгравшего главную роль в фильме «Человек родился», отчаянные фанатки лезли по водосточной трубе. Правда, это было после ставшего знаменитым «дня рождения Марка Гаврилова».

А получилось вот что. Я пригласил на свое 20-летие нескольких друзей. Но чтобы дорогих гостей пропустили, полагалось подтвердить на вахте: «Да, это ко мне». Сидеть и ждать их прихода в новогодний вечер не хотелось. У нас наверху гремела музыка, был открыт буфет, набирал обороты танцевальный марафон, мелькали карнавальные маски… И я, пользуясь тем, что ко мне очень хорошо относились вахтеры, попросил их:

— Отцы! Придут мои гости, скажут: «Мы на день рождения Марка Гаврилова». Вы их, пожалуйста, пропустите.

Просьбу я подкрепил бутылкой «портвея», чтобы и вахта отметила мой юбилей.

Друзья прибыли вовремя. Новый год, а затем и мою «круглую дату» отметили обычным русским застольем. На правах новорожденного я отплясывал официально запрещенный, но входивший в моду, рок-н-ролл. Правда, смутно замечал, что в актовом зале, в буфете и даже в коридоре почему-то толчется  уж очень много развеселых, явно невгиковских молодых людей. Абсолютно мне незнакомые, они отчего-то громогласно величали юбиляра.

После новогодних праздников разразился скандал. Меня вызвали на ученый совет института разбираться с «телегой», которую накатал комендант общежития. Там описывались безобразия, учиненные в новогоднюю ночь пришлыми людьми: перебили посуду, оборвали шторы, испачкали стены непотребными надписями, устроили потасовку, уронили елку… А при чем тут я? Да, по общежитию тогда гремело: «Мы гости Марка Гаврилова».

Вероятнее всего, кто-то из фанатов, безнадежно пытавшихся попасть в заветное жилище кинозвезд, услышал фразу «Мы на день рождения Марка Гаврилова», после которой человека, ее произнесшего, вахтеры беспрепятственно пропускали. Этим паролем воспользовались, и «мои гости» пошли валом!

Напрасно я твердил, что настоящие мои гости — Володя Бурыличев и Алик Черняховский, слушатели Военной академии, Зарик Хухим, студент Института железнодорожного транспорта — интеллигентные парни. Они, мол, в силу воспитанности ничего предосудительного совершить просто не могли. Меня не слушали. Члены ученого совета, мэтры кинематографии Сергей Герасимов, Тамара Макарова, Михаил Ромм, Александр Довженко не без удовольствия слушали рассказ возмущенного коменданта о том, как куролесила молодежь.

— …а один «гость» изловчился, и, извиняюсь, не постыдился справить малую нужду во все урны-плевательницы буфета!

Перекрывая невольный смех коллег, Михаил Ильич Ромм, заметил:

— Вполне интеллигентно и воспитанно — не в угол, а в урну.

Если б Ромм знал, что он угадал, потому что, судя по всему, это озорство учинил благовоспитанный, интеллигентный, статный красавец Алик Черняховский, сын прославленного генерала армии, героя Великой Отечественной, сам в будущем блестящий офицер, генерал-майор.

1982-й!

Собственно говоря, это одно из немногих Новогодий и моих дней рождения, которые я встречал вне дома. Накануне мы потеряли дорогого нам человека — моего тестя Илью Михайловича. И вот, даже не сговариваясь, испытали желание как-то развеять горе. Теща, милейшая Екатерина Александровна Мангуби-Черкес, и жена Ариша вдруг решили поехать на праздники в Ухту. Первой захотелось увидеть те места, где 20 лет назад начиналось семейное счастье ее дочери со мной и где, кстати, побывал у нас ее муж. А второй — погостить у наших лучших друзей, Валерия и Люси Булычевых, и вспомнить замечательную молодость в суровом северном крае, о котором мой сослуживец на местном телевидении Юра Семейкин написал: «Тут цветы без запаха, а девушки без любви». Но он был, по-моему, неправ.

В Ухте царствовал непривычно мягкий морозец. Мы чудесно отметили два знаменательных события. Вспоминали, как в эту крохотную однокомнатную квартирку набивались многочисленные наши друзья: телевизионщики, геологи, нефтяники. Сидели на подоконниках, даже на газовой плите. Собирались не на пироги или пельмени, хотя и это случалось, а главным образом для веселого общения. Как говорится, молодость, жуир…

Вспоминали, как меня посвящали в «северные рыцари». Для этого полагалось именно под Новый год залезть на телевизионную вышку и поцеловать ее макушку. Слава богу, шутники, сходу придумавшие эту «традицию» (в их числе был и Валерка Булычев), вовремя прервали мой отчаянный штурм обледенелой мачты. Однако тут же потребовали выкуп за то, что спасли мои губы от мгновенного примерзания к морозному металлу.

Честно признаюсь, в той поездке я исхитрился совместить приятное с полезным: попросил в журнале «Советские профсоюзы», где я тогда служил, командировку в Ухту. Правда, я ее полностью отработал: опубликовал несколько материалов из таежного Коми-края.

Срок командировки кончился, мы чудесно провели время. Надо было возвращаться. Но тут произошла заминка: мы с женой Аришей должны были лететь, ибо у меня наступил, как говорят шахматисты, цугцванг. А теща Екатерина Александровна, побаивавшаяся в силу преклонного возраста воздушных перелетов, решила ехать поездом.

Если б мы знали-ведали, чем это обернется! А в Москве грянули знаменитые крещенские морозы 1982 г. Когда нам позвонили Булычевы, что наша пожилая «лягушка-путешественница» отбыла на скором «Воркута-Москва», мы отправились вечером на Ярославский вокзал к приходу поезда. А там — невообразимая толчея, сравнительно небольшие помещения забиты людьми до отказа. С трудом разобрались: здесь скопились пассажиры нескольких отмененных поездов и встречавшие тоже нескольких не прибывших по расписанию рейсов.

В чем дело? Справочная, кассиры, дежурные — никто ничего не знает. Я попытался пробиться через уставшую от ора, злобно ворчащую толпу к начальнику вокзала. Дверь его кабинета заперта. Кто-то с ехидством сообщил, мол, несчастный начальник заперся в кабинете и глушит водку.

А вокзальное радио настойчиво сообщает:

— Поезд такой-то опаздывает… Поезд такой-то задерживается… Поезд такой-то пребудет позже…

Каким-то образом пронесся слух: железнодорожные пути замело, рейсовые поезда остановлены на подходе к столице, в районе Мытищ. Пути начинают расчищать военные снегоочистители. И упорно повисло в воздухе известие, что до утра с заносами никак не справятся.

Далеко за полночь мы с женой вернулись домой, благо, идти нам пешком от Ярославского — не больше 5—7 мин. А там нас встретила… раскрасневшаяся от мороза, только что вошедшая в квартиру Екатерина Александровна. Оказывается, их поезд действительно тормознули в районе Лосиноостровской, оттуда пассажиров электричкой доставили до станции Яуза, где когда-то я жил в общежитии ВГИК. А с этой точки рассовывали по автобусам. Нашу «лягушку-путешественницу» даже доставили к самому дому. Причем какой-то мужчина любезно помог Екатерине Александровне справиться с немалым багажом. Ведь Люся Булычева снабдила ее трехлитровыми банками солений — огурчики, грибочки, связками сушеных даров северной тайги.

Замечу попутно: у моей статной, красивой тещи всегда не было отбоя от поклонников.

1946-й!

Этот Новый год врезался в память не только потому, что мне исполнилось 10 лет. Ну чего тут особенного? Праздновали мы его и мой день рождения в подмосковном городе Раменское. Первый послевоенный отмечало у нас, в доме прокурора Гаврилова, моего отца, наверное, все руководство района. Во всяком случае, присутствовали первый секретарь райкома партии Павел Георгиевич Бурыличев вместе с женой и сыном Володькой. Тем самым, что побывал у меня в составе «гостей Марка Гаврилова» в общежитии ВГИК. Вот ведь как жизнь развивается кольцеобразно!

Все наше семейство лепило невообразимое количество пельменей — сотни штук, маленьких, аккуратненьких. Соревноваться в лепке с моим отцом было немыслимо, он это делал виртуозно и с невероятной скоростью.

Помнится, елка была увешана самодельными игрушками, и гости дурачились в карнавальных масках, костюмах, собственноручно сделанных. Пели, плясали. Но не этим вписался навсегда в мою память тот праздник, а тем, что произошло в новогоднюю ночь в далекой от Раменского московской квартире, где жили три сестры моего отца.

Там совсем не ждали в предновогоднюю ночь жениха младшей сестры, Жени Гавриловой, доблестного фронтовика, боевого майора Иллариона Барсукова, прошедшего с победой две войны: с фашистской Германией и с милитаристской Японией. А привели его в дом Гавриловых мы с мамой. После разгрома немцев под Москвой мы с мамой весной 1942 г. возвращались из эвакуации. Если бы не помощь этого улыбчивого, добросердечного офицера, едущего после излечения в госпитале на фронт, то не известно, довезла бы меня мама до дома. Я был истощен и ослаблен после крупозного воспаления легких. А Илларион сумел посадить нас на поезд, который штурмовали толпы эвакуированных, стремящихся уехать в родные места. Доставал кипяток, делился своим пайком. В Москве ему надо было переждать буквально сутки-двое, чтобы получить назначение в фронтовую часть. Его приютили вместе с нами в большой (по тем временам) квартире Гавриловых. И там бравый офицер с первого взгляда влюбился в Женю, младшую из сестер.

Надо сказать, что у Барсукова на оккупированной Украине оставалась жена с двумя детьми. Но у них давно были нелады, и он считал себя  еще до войны свободным от семейных уз, но развестись не успел, ибо в те годы это дело было хлопотным.

Женя, тоненькая, просто воздушная девушка, артистка балета Большого театра, тоже влюбилась в обаятельного Ларика. Покидая Москву, он, словно клятву произносил, сказал:

— Жди меня после победы.

Потом была победа над Германией, Без перерыва — победа над Японией. Пройдя через эти тяжкие кровавые три с лишним года, Илларион твердо решил полностью освободиться от ставших условными супружеских уз. На Украине его ждал еще один удар судьбы. Жена во время оккупации, оказывается, сошлась с немцем, и мало того, родила от него сына. Наш советский «самый справедливый суд в мире», естественно, развел майора-фронтовика с «немецкой подстилкой», как тогда презрительно называли подобных несчастных женщин.

Детей, в том числе «немчика», оставили при отце.

Закруглив все свои украинские дела, Илларион Барсуков, счастливый, с букетом редких зимой цветов, без предупреждения явился в дом Гавриловых. Считайте, в качестве новогоднего подарка.

А невеста, чудесная девушка Женя, встретила его… мертвой. Она была больна туберкулезом и скончалась буквально за несколько часов до новогоднего боя курантов, не дождавшись приезда своего любимого Ларика. Сестры утешали его как могли. И так уж как-то незаметно, исподволь получилось, что Илларион Барсуков стал супругом старшей сестры Ольги, а она в одночасье превратилась в многодетную мать. Через некоторое время в их семье появился и общий ребенок.

Такие вот разные, веселые, драматичные и печальные новогодние истории приключились в моей жизни.